Седьмой патриарх Московский и Всея Руси, известный под монашеским именем Никон, родился в мае 1605 года в селе Вельдеманово под Нижним Новгородом в семье мордовских крестьян. Имя его в миру было Никита Минов (Минич, Минин). Мать его рано умерла, и отец женился снова. Мачеха Никиту невзлюбила. Пасынку всегда доставался последний кусок со стола, он постоянно был голоден. Однажды она даже столкнула его в погреб, надеясь, что ребенок сломает себе шею. Однако он уцелел. А когда Никита зимним утром залез погреться в остывающую печь и заснул, мачеха заложила его дровами и затопила, закрыв печь заслонкой... Спасибо бабушке, которая раскидала занявшиеся поленья и вытащила внука.
Подростком Никита обучился грамоте. Отец отвез его к учителю, у которого юноша прожил некоторое время. Но, вернувшись домой, Никита стал забывать Писание и однажды взял «нечто из дому отца своего» и ушел в Троицкий Макариев Желтоводский монастырь. Эта обитель на восемь лет стала его домом. Там он жадно читал, вникал в церковные службы, готовился постричься в монахи. Чтобы не проспать начало богослужения, даже ночевал под звонницей «у благовестного колокола». В том же монастыре он познакомился и со своими будущими заклятыми врагами - Иваном Нероновым и Аввакумом Петровым, но о них позже. По легенде, некий ясновидящий татарин предсказал юноше великое будущее: «Почто ты так просто ходиши? Блюдися и ходи опасно, ибо ты будешь государь великий царству Российскому!» «Опасно» здесь значит «осторожно».
Однако отец слег, и двадцатилетнему Никите пришлось вернуться домой. Он женился, стал священником в соседнем селе. Видимо, молодой батюшка чем-то выделялся на фоне прочих сельских пастырей, если московские купцы, приезжавшие на Макарьевскую ярмарку, уговорили его перебраться в столицу. В Москве отец Никита прослужил около десяти лет. Наладился быт, появились знакомые, будущее казалось определенным. Но мирное течение жизни оборвала страшная драма: за год один за другим умерли все трое детей, которых прижили супруги...
Отец Никита воспринял это как кару свыше за свое отступничество от монашеской жизни. Перст судьбы указывал ему путь освобождения от всего, что связывало его с миром. Уговорив супругу уйти в Алексеевский девичий монастырь, сам он принял постриг и имя Никона в далеком Соловецком монастыре. В 1642 году он оказался в Анзерском скиту на Белом море.
Увы, отношения с основателем монастыря Елеазаром Анзерским не сложились. Никону пришлось даже спешно покинуть обитель в шторм на рыбачьей лодке. Возможно, он не сошелся с Елеазаром во взглядах на то, как расходовать деньги на обустройство скита.
Скитаясь по северу, Никон набрел на Кожеозерскую пустынь. Построил на уединенном островке келью и зажил отшельником. Он стремился к одиночеству, разрыву с миром, но иная судьба настойчиво стучалась в дверь его кельи. Братия, оценив таланты инока, уговаривала его возглавить их - стать игуменом. Наконец Никон согласился, и для монастыря настали времена процветания. За три с небольшим года сюда было прислано 8 царских грамот, монастырю отдали земли на оброк, пожаловали рыбные ловли на Онеге, разрешили варить соль.
Положение обязывало Никона бывать в столице, где он в 1646 году сошелся с борцами за «истинное благочестие». Это был оплот «православного фундаментализма» во времена мягкосердечного патриарха Иосифа. В кружок входили давние знакомые Никона протопопы Иван Неронов и Аввакум, главой был Стефан Вонифатьев, духовник царя Алексея Михайловича.
Царь Алексей Михайлович и Никон у гроба чудотворца Филиппа, митрополита Московского. Некогда, восстав против бесчинств Ивана Грозного, святитель Филипп был осужден Собором и по инициативе царя низложен. Он был отправлен в темницу, а затем убит.
Объединение «обличителей и ревнителей» возникло не на пустом месте. Смута, слабость государственной и церковной власти привели к тому, что пороки на Руси вырвались наружу: упадок нравов, разгул преступности, пьянство, равнодушие к церковной службе. Московские ревнители благочестия бичевали в своих проповедях «леность и нерадение поповское» и мирян, «которые стоят в церкви с безстрашием и со всяким небережением».
Никон столь же пламенно обличал духовенство, отошедшее от норм христианской морали, и требовал строгого соблюдения канонов богослужения. Вскоре по желанию приметившего его царя Никона назначили архимандритом московского Новоспасского монастыря - родовой усыпальницы Романовых. Теперь по пятницам он ездил во дворец, подолгу беседовал с царем. Да и сам Алексей Михайлович частенько навещал архимандрита.
В 1648 году Никон стал митрополитом Новгородским - это была первая по значению кафедра на Руси. В Новгороде он показал себя с лучшей стороны. Во время голода открыл погребную палату и кормил бедняков. Из его казны бедным
раздавались деньги, для совсем беспомощных устроили богадельни. Никон получил от царя разрешение рассматривать дела узников, и, как говорили, вызволял несправедливо осужденных и отпускал покаявшихся.
В 1650 году в Новгороде вспыхнул бунт. Поводом послужила скупка немецкими купцами съестных припасов в голодное время. Восставшие ворвались в Софийский дом, где Никон укрыл воеводу и стрелецких голов. Митрополит пытался остановить толпу, был жестоко избит, но покоев, где прятался воевода, не тронули. Очнувшись, Никон собрал духовенство и пошел под колокольный звон с крестным ходом. Его речь рассеяла толпу. Погромы и самосуд прекратились, а Никон начал тайные переговоры с видными горожанами, убеждая их успокоить новгородцев.
Бунт был прекращен почти бескровно, это еще выше подняло авторитет Никона в царских глазах. Алексей Михайлович объявил, что если митрополит простит бунтовщиков, то и царь не станет их судить. Когда к городу подступило войско, новогородцы, собравшись в Софийском соборе, со слезами просили Никона о заступничестве. И митрополит отпустил им грехи - после трехчасового поучения.
«О, крепкий воине и страдальче Царя Небесного, о, возлюбленный мой любимче и сослужебниче, святый владыко, - писал царь двумя годами позже, приглашая Никона в Москву на выборы
патриарха после кончины Иосифа. - Возвращайся, Господа ради, поскорее к нам... а без тебя отнюдь ни за что не примемся».
В июле 1652 года Никон стал патриархом и с жаром взялся за давно намеченное. Например, за «единогласие», которое вводили еще при его предшественнике - исполнять службу на несколько голосов ради ее ускорения запрещалось. «Изумительный порядок всех церемоний и священнодействий» поражал иностранцев.
Вербное воскресенье времен Алексея Михайловича. Вход Господень в Иерусалим в Москве отмечали с пышностью. В память о «хождении на осляти» - въезде Иисуса Христа в город на осле - патриарх на празднике восседал на коне, окруженный пятью дьяками
Ограничиваться делами церкви Никон не собирался. При его участии разворачивалась первая на Руси «антиалкогольная кампания». Вместо кабаков открывались «кружечные дворы», где подавали «по одной чарке человеку». Но не всякому. Священников и монахов туда вообще велено было не пускать и питья им не продавать. «Прослышав о чьем-нибудь проступке, даже об опьянении, - вспоминал Павел Алеппский, прибывший в Москву со свитой своего отца, патриарха Антиохийского, - он немедленно того заточает, ибо его стрельцы постоянно рыщут по городу и как только увидят священника или монаха пьяным, сажают его в тюрьму, подвергая всяческому унижению».
Борьба за трезвость сопровождалась борьбой за чистоту веры. Тут Никон избрал самый простой путь - запретил живущим на Москве иностранцам носить русское платье и нанимать
русских слуг. Им выделили «место компактного проживания», получившее название Немецкой слободы.
Царь поддерживал идеи патриарха. Первые годы патриаршества Никона и его дружбы с царем - время взлета духовной власти на Руси. Оба впечатлительные и порывистые, практичные, но с развитым эстетическим вкусом, они тем больше давали друг другу, что за патриархом было преимущество житейского опыта и решительного характера, за царем - душевной мягкости и чуткости. Никон обсуждал с царем государственные вопросы, поддержал его в деле присоединения Малороссии и благословил на войну с Польшей ради воссоединения русских земель. Отправляясь в 1654 году в поход, царь оставил Никона править государством - к недовольству родовитых бояр. А возвратясь с войны, наградил патриарха поразившим всех титулом «великий государь».
Сторонники Никона умилялись «богоизбранной и богомудрой двоице» царя и патриарха, говорили о «симфонии» - единении двух ветвей власти по образцу Византии. Далекое северное Московское царство стало главным покровителем пришедших в упадок восточных патриархатов - Константинопольского, Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского. В Москве - новой столице православного мира - заговорили об освобождении Константинополя и вообще всех единоверцев от власти мусульман и католиков. Казалось, сбывается древнее пророчество о «третьем Риме».
Чтобы грядущее объединение всех православных земель стало прочным, нужно было устранить накопившиеся различия в богослужении - результат раздельного существования патриархатов. Исправлять русские церковные книги по греческим и южнославянским образцам начали еще в XVI веке. Никон при поддержке царя ускорил дело. (Ныне признано, что образцы отнюдь не были древними, как тогда провозглашалось. Большей частью они относились к XVI веку, а византийскую традицию полнее сохранила как раз русская церковь.) Как бы то ни было, исправления не касались основ веры, вопрос казался «техническим». Но тут, как всегда на Руси, вмешался «субъективный фактор».
К концу патриаршества Иосифа все важные решения, принимались под влиянием «церковного лобби» - кружка ревнителей благочестия. Большинство его участников отличались истовостью и непримиримостью. Никон, выходец из того же кружка, не был исключением. Став патриархом, он взял управление в свои руки и теперь сам назначал архиереев и рукополагал священников. Бывших единомышленников - даже царского духовника Вонифатьева - отстранили от церковной политики. Их это, конечно, не устраивало, и искры от столкновения «церковных тяжеловесов» упали на легко вспыхивавшую пожарами почву «бунташного века». Только в середине XVII столетия на Руси произошло 20 городских восстаний!
Начало положил конфликт Никона с протопопом московского Казанского собора Иваном Нероновым. Тот клеймил пороки, которыми была заражена церковь. Под огонь его критики попадала и высшая духовная власть. Но обличения, которые прежний миролюбивый патриарх пропускал мимо ушей, теперь привели к разбирательству. На церковном соборе Неронов обвинил Никона во лжи, корил его: «доселе ты друг наш был», а теперь, когда «государь волю дал», отвернулся от товарищей... В ответ Никон сослал Неронова и его единомышленников Аввакума, Логина, Даниила Костромского в далекие монастыри.
А тут еще введение малопонятных людям новшеств. Самым болезненным было изменение формы крестного знамения с двуперстия на троеперстие. Обе формы были освящены традициями, но реформаторы избрали не русскую, а тогдашнюю греческую манеру складывать персты, принятую кроме того в западнорусских землях. Впоследствии вопрос «как крестишься?» стал символом раскола на Руси, где грамотность была достоянием немногих, но прочно вошла в быт церковная обрядность. Привычные жесты и слова сопровождали человека с рождения до смерти - и вдруг их объявляют неправильными, даже еретическими...
Парадоксально, что сам Никон, вошедший в русскую историю как главный церковный реформатор, похоже, не считал реформу делом своей жизни. Его куда больше волновала борьба с обличителями вроде Аввакума и Неронова. Последнего Никон проклял и отлучил от церкви. Но когда Неронов в 1656 году вновь появился в Москве, репрессий не последовало. Никон велел поселить его в келье и позволил приходить к себе в крестовую палату. Даже разрешил отправлять литургию по старым служебникам: «Обои-де добры, - все равно, по коим хощешь, по тем и служишь».
В своего рода духовном завещании «Возражение, Или разорение смиреннаго Никона» патриарх ни словом не обмолвился о реформе. Однако механизм реформы был запущен: по храмам и монастырям распространялись новые, исправленные книги, вызывая ропот в народе. Ревнители «старой веры» находили себе все новых и новых сторонников.
Хозяйственная и государственная деятельность Никона шла успешнее. Неустанно заботясь о приращении церковных имуществ, он даже заслужил прозвище Скопидом. Никогда еще у церкви не было столько земли, рыбных ловель, лесов. Основывались новые монастыри. Чуть не вдвое увеличилось число принадлежащих церкви крестьян. Это было похоже на государство в государстве. Тем более что на землях патриаршей кафедры Никон взял суд в свои руки, он отрицал право судить духовных лиц в Монастырском приказе. Патриарх сам проверял счета, распределял налоги и распоряжался доходами.
Никон в Новом Иерусалиме. В 1654 году старец Арсений Суханов составил «Про-скинитарий» (описание его путешествия на Восток) с точными обмерами храма Гроба Господня. Эти сведения и помогли построить Воскресенский монастырь - Новый Иерусалим - под Волоколамском
Но на церковных делах он, как и прежде, не замыкался. Церковь много жертвовала на войну с Речью Посполитой и Швецией - Никон собирал с монастырей и епархий хлеб и подводы, снаряжал воинов, даже организовал производство пищалей и бердышей. Он вообще часто занимался тем, что не входило в обязанности главы церкви: во время чумы прокладывал дороги в объезд зараженных мест, устраивал заставы и карантины, а царскую семью вывез из Москвы подальше от моровой язвы.
Неудивительно, что, отлучаясь в действующую армию, царь оставлял патриарха во главе государства. Иностранцы писали: «Перед своим отъездом царь поставил на место себя полномочного наместника и несколько министров. Наблюдателем над ними он поставил патриарха; ни одно дело, важное или незначительное, не делается иначе, как с его совета и по докладу ему министрами каждое утро». Когда царь возвращался в столицу, Никон утрачивал эту власть, но добивался у Алексея Михайловича новых привилегий. Это вызывало недовольство бояр, и Никон настроил многих против себя. А как иначе? Ведь «министры царя и его приближенные сидят долгое время у дверей, пока Никон не дозволит им войти; они входят с чрезвычайной робостью и страхом».
Нажил противников он и среди духовенства. Никон был «истинный тиран по отношению к архиереям, архимандритам и всему священническому чину». Он ужесточил наказания, обложил священников налогами. Роптали, что он «возлюбил стояти высоко, ездити широко».
Наконец и царь начал тяготиться вмешательством Никона в государственные вопросы. А требовательный патриарх еще и лишил государя многих радостей. Например, «приказал Его Царскому Величеству уничтожить всех диких зверей, также собак и все, что относится к охоте». Это было уже слишком: Алексей Михайлович страстно любил соколиную охоту.
Сыграли роль и нашептывания бояр на ухо царю. Уже в 1656 году отмечали ссоры Никона с царем, вызванные «высокомерием патриарха и его грубым обращением, ибо он сделался чрезвычайно надменен». Алексей Михайлович все больше отдалялся от «собинного друга». Царь перестал бывать на патриарших богослужениях. Против Никона были настроены и бояре, и духовенство, и государь. А повод для столкновения вскоре нашелся.
В июле 1658 года Никона вопреки обычаю не пригласили на обед в честь приезда в Москву грузинского царевича Теймураза. Князя Мещерского, посланного патриархом во дворец, царский окольничий Хитрово намеренно или случайно ударил палкой. Мещерский закричал, что он патриарший стряпчий, но в ответ услышал дерзкое: «Не дорожися патриархом!»
Это был вызов. Никон потребовал наказать наглеца, но получил лишь обещание рассмотреть дело. Царь через князя Ромодановского, передал ему причину своего недовольства - мол, патриарх «царское величество пренебрег и пишется великим государем». От себя Ромодановский добавил, что царь почтил патриарха этим титулом «как отца и пастыря», а он, Никон, «того не уразумел». В тот же день Никон заявил, что оставляет патриаршество и со словами «от немилосердия ево царева иду с Москвы вон» удалился в Воскресенский монастырь. Шесть лет «симфонии» закончились. Начались восемь лет «церковного нестроения», когда патриарх формально не отрекся от сана, но фактически не был главой церкви.
По сути решался вопрос о том, каким государством будет Россия - светским или теократическим. Уход Никона исключил все промежуточные варианты. Теперь любой шаг государя навстречу патриарху означал бы выбор «византийского пути».
К счастью, главы обеих ветвей власти понимали, чем чревато силовое «продавливание» вопроса. Мог ли Никон, используя свой сан, накалить ситуацию до бунта? Возможно. Но он лучше многих знал: второй Смуты страна не переживет. Еще исполняя государственные дела и фактически замещая царя на троне, Никон видел, что войны ведутся из последних сил, любое ослабление было бы поистине губительно. И в ссылке патриарх оставался твердым, как сказали бы сегодня, государственником. Гонцы, посланные к опальному Никону Степаном Разиным с предложением стать духовным лидером восстания, ушли ни с чем.
Грозовой заряд «бунташного» XVII века пугал светскую власть. Церкви указали ее место, но пришлось долго искать законные пути, чтобы сменить Никона на более сговорчивого патриарха.
Царь оставил за ним три монастыря с вотчинами, справлялся о здоровье. Извещая о болезни боярина Морозова (бывшего воспитателя и свояка царя), попутно просил простить и его самого, если была какая-либо «досада». Но восстанавливать «премудрую двоицу» не желал.
Между тем, в годы «церковного безвластия» началась деятельность легендарных старообрядцев - Спиридона Потемкина, дьякона Федора, Никиты Добрынина, архимандрита Никанора. В Москве центром недовольства стал дом боярыни Морозовой. У нее часто бывал вернувшийся из ссылки в 1663 году протопоп Аввакум, которого власти поначалу встретили, «яко ангела Божия». Царь, не желая брожения в народе, даже принял мятежного священника и велел его «поставить в Кремле на монастырском подворье». Как потом писал Аввакум, «в походы мимо двора моево ходя, кланялся часто со мною низенько-таки, а сам говорит: «благослови-де меня и помолися о мне!» И шапку в ыную пору, мурманку, снимаючи с головы, уронил, едучи верхом. Давали мне место, где бы я захотел, и в духовники звали, чтоб я с ними соединился в вере».
Аввакум даже получил сто рублей - огромные по тем временам деньги. Но неукротимого протопопа жгла «огнепальная ревность». Староверы были слеплены из того же теста, что и мятежный патриарх. Но пока еще надеялись, что для них все вернется «на круги своя».
Царь не мирился с другом Никоном и уж тем более не собирался долго уговаривать его врагов. Собор 1666 года в присутствии Антиохийского и Александрийского патриархов лишил Никона патриаршества и сослал в Ферапонтов монастырь. Никто не встал на его защиту. Затем пришла очередь «оппозиции» - на Соборе 1667 года проклинали уже всех несогласных чохом: «Если кто не послушает нас или начнет прекословить и противиться нам, то мы такового противника, если он - духовное лицо, извергаем и лишаем всякого священнодействия и благодати и предаем проклятию; если же это будет мирянин, то такового отлучаем от св. Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа, и предаем проклятию и анафеме как еретика и непокорника и отсекаем, как гнилой уд. Если же кто до самой смерти останется непокорным, то таковой и по смерти да будет отлучен, и душа его пребудет с Иудой-предателем, с еретиком Арием и с прочими проклятыми еретиками. Скорее железо, камни, дерево разрушатся, а тот да будет не разрешен во веки веков».
Камень, который столкнул с горы Никон, вызвал лавину... Для старообрядцев седьмой патрирх остался «предтечей Антихриста».
Алексей Михайлович и новый (с 1667 года) патриарх Иоасаф думали, что проклятия Собора отпугнут народ от старообрядцев. Но эффект был противоположным: многие верующие, до сих пор занимавшие выжидательную позицию, увидели в этом доказательство близкого прихода Антихриста. Теперь их поведение строилось по аналогии с житиями первохристиан Римской империи: уход в катакомбы (бегство в далекие леса), а если это невозможно, то принятие смерти за веру. Чем жестче давила власть, тем упорнее ей сопротивлялись.
Аввакума, священника Лазаря, диакона Феодора, инока Епифания сослали в северный Пустозерск и бросили в яму. Их, за исключением Аввакума, подвергли казни: отрезали языки, отсекли правые руки. Но заточение не смирило Аввакума, а раскрыло его талант страстного публициста. За 14 лет он написал десятки произведений, включая «Житие» - первую русскую автобиографию и шедевр мировой литературы. В 1682 году «за великия на царский дом хулы» Аввакума приговорили к сожжению. Он взошел на костер, подняв сложенное в двуперстие руку.
Огромное сочувствие в народе вызвала судьба родных сестер - боярыни Феодосии Морозовой и княгини Евдокии Урусовой. За упорство в старообрядческой вере их пытали и сослали в Боровск, где в 1675 году они умерли от голода в подземелье. В них видели мучениц за веру.
Сверху: боярыня Морозова у протопопа Аввакума, своего духовного отца. Как и он, Морозова умерла в заточении, но ее дух не был сломлен. Арестованная, она целовала свои цепи: «Слава Тебе, Господи, что сподобил меня узы апостола Павла возложить на себя!» А когда ее везли в темницу мимо царских палат, демонстративно крестилась двумя перстами (снизу: фрагмент картины В. Сурикова)
Никон и сам предавал анафеме иных противников, но проклятия Собора 1667 года назвал безрассудными, наложенными на весь православный народ. Поэтому для него «режим содержания» в Ферапонтовой монастыре был жестким. К нему никого не пускали, даже дорогу отвели в сторону от монастыря. И только видя смирение бывшего патриарха, царь стал присылать ему подарки, разрешил доступ посетителям, а перед смертью и вовсе попросил у Никона отпустительную грамоту и прощения.
Десять лет пребывания в Ферапонтовом монастыре сменились для Никона более тяжелым заключением в Кирилло-Белозерском монастыре. Страдая от угара в дымных кельях, теряя остатки здоровья, бывший патриарх едва не скончался. И только царевна Татьяна Михайловна - тетка нового государя Федора Алексеевича - уговорила племянника возвратить Никона в Воскресенский монастырь.
В день освобождения Никон, словно предчувствуя его, велел своей келейной братии готовиться в дорогу. Для бывшего патриарха она стала последней. 17 августа 1681 года в Ярославле Никон скончался. Похоронили его в Воскресенском монастыре. Царь Федор сам нес гроб с телом покойного на плечах.
Уже после погребения пришли грамоты четырех восточных патриархов - с Никона снимали проклятие Собора 1666 года и восстанавливали его в патриаршем достоинстве.
Евгений Щигленко |