Современные событию филэллины в Европе и России откликнулись на это событие. Писатели оставили множество памятников. Все творчество Байрона так или иначе связано с восстанием греков. Кое-что есть и у Пушкина. Но в данный момент приведу творения Виктора Гюго (поэмы):
Spoiler
Гюго В. Собрание сочинений в 15 т.
М., Государственное издательство
художественной литературы, 1953.
1823
МОЕМУ ОТЦУ
Domestica facta
Horatius.
Дела отечественные
Гораций.
I
Увы! Рожден владеть не шпагою, но лирой,
Иду как сквозь туман дорогой жизни сирой.
В размеренной строке мой угасает гнев,
На боевых полях мой шаг не отдается,
И сердце пылкое лишь в песне изольется,
Бесплодной жаждой закипев.
А Греция меж тем, растоптана султаном,
Влачит свой тяжкий крест, взывая к христианам.
Ошибок роковых изведав горький плод,
Испания нас в бой торопит скорбным стоном,
И древний трон ее, покинутый законом,
Подобен сироте, что мать свою зовет.
Порой, исполнившись воинственной отвагой,
Хочу твоей, отец, вооружиться шпагой,
Пройти солдатом в край, где бился гордый Сид,
И Спарте наших дней — где лирою своею,
Француз, я не могу наследовать Тиртею, —
Предстать как новый Леонид.
Мечты, мечты! Но верь: тебе, как дар смиренный,
Я не пошлю тот стих, что осужден Каменой, —
В честь воинов поет иную песнь поэт!
Венцом бессмертия венчая труд кровавый,
Он славит их дела и сам, любовник славы,
Как все цветы земли, он любит лавр побед.
II
Вам пальма первенства в сражениях, французы!
Вы покоряли мир, неся тирана узы.
Тот небывалый вождь — он вами сотворен:
Бессмертие обрел он вашими мечами,
И славу, что ему в боях добыта вами,
Стереть бессилен бег времен.
В историю вписав ужасные страницы,
Он приковал князей к победной колеснице,
Он смерть всесильную держал в своей руке,
Под тяжестью его вселенная хрипела,
Он, честолюбию не ведая предела,
Сметал империи, как надпись на песке.
Фортуны баловень, он ею же наказан.
Безмерной дерзости — падением обязан,
Гордыню искупил позором долгим он.
Каким безумием его настигли боги,
Когда он возмечтал, на роковой дороге,
Ступенью сделать каждый трон!
Час пробил — он бежал, преследуем впервые,
Остатки армии губя в снегах России,
Теряя лошадей, оружие, солдат.
Паривший царственно в пространстве запредельном,
Так падает орел, пронзен свинцом смертельным,
И перья вслед ему, рассеявшись, летят.
Поверженный тиран, он спит в земле холодной.
Монархи не придут в шатер его походный
Смиренно поджидать, пока проснется он.
Европу столько лет держал он мертвой хваткой,
Но ей уж не стоять перед его палаткой,
Оберегая черный сон.
Французы! Отберем похищенную славу!
Вам подвиги его принадлежат по праву,
Довольно хор похвал о нем одном гремел!
Он вами вознесен, но ваших молний сила
Какому бы орлу весь мир не покорила
И кто б не стал велик с вершины ваших дел!
На вас еще лежит сиянье славы Бренна,
Любовь победы к вам, французы, неизменна,
Ваш отдых — это мир для всех земных племен.
Как память о Моро, Конде или Тюренне,
О доблестный народ, всегда в дыму сражений
Хранишь ты честь своих знамен!
III
Оставь, о мой отец, твой страннический посох!
О бурях боевых, о гибельных утесах,
Встречавших твой корабль, поведай в тихий час
В кругу семьи своей. Ты кончил труд походный,
Ты завещал сынам свой подвиг благородный,
И нет наследия прекраснее для нас.
А мне, в ком говорит призвание иное,
Когда твой дремлет меч в бездейственном покое,
И, с колесницею расстался боевой,
Твой конь, теперь меня влекущий к битвам слова,
И, погруженный в сон, близ очага родного
Ветшает стяг победный твой, —
Дай мне для слабых струн мощь твоего булата,
И, жизнь твою воспев с восхода до заката,
Мой голос прогремит, как эхо славных сеч,
И муз обрадует великих дней отзывом, —
Так, полон гордости, сестренкам боязливым
Несет их младший брат отца тяжелый меч. Из книги
«Восточные мотивы»
1829
КАНАРИС
Действовать молча.
Старый девиз.
Когда разбитый бриг блуждает по волнам,
Когда в изнеможенье
Свисают паруса, ядром то здесь, то там
Пробитые в сраженье,
Когда на палубе всё мертвецы кругом,
Обломки такелажа
Да снасти, с черных рей висящие клубком,
Как спутанная пряжа,
Когда корабль в дыму и грохоте кружит,
Как колесо большое,
И с носа до кормы поток людей бежит
В отливе и прибое,
Когда уже команд не слушает солдат
И волны ужас будят,
А пушки сорваны с лафетов и скользят,
Сшибаясь в общей груде,
Когда морской колосс уже открыл волнам
Зияющие раны
И развороченный в обшивке медной шрам
Обрызган кровью рдяной,
Когда он без руля по воле волн летит
С пробитой сердцевиной,
Как рыба мертвая, чье брюхо серебрит
Зеленая пучина, —
Честь победителю! Канат он укрепил
Над вражеской кормою
И, как могучий гриф, свой коготь в грудь вонзил
Добыче, взятой с бою, —
Свой поднимает флаг на мачте он чужой,
Чтоб знамя трепетало,
Чтоб отражение, колеблемо волной,
Струило отблеск алый.
Всегда бывало так, когда иной народ,
В сраженьях вознесенный,
Мог пурпур, серебро, лазурь над лоном вод
Развертывать в знаменах.
И в ткани тех знамен был гордой власти знак,
Победой упоенье,
Как будто в зыби волн оставить может флаг
Свое напечатленье!
У Мальты был свой крест, Венеция, как знак
Могущества морского,
Изображенье льва взяла себе на флаг,
Грозящего сурово.
Цвета Неаполя на синеве морской,
Летя по ветру долго,
Струятся на морях живою полосой
Из золота и шелка.
Испания вплела в цвета своих шелков,
В узоры ткани старой
Зубцы Кастилии, Леона гордых львов,
Златую цепь Наварры.
Скрещает Рим ключи, на флаге чтит Милан
Дитя в зубах дракона.
Фрегатам Франции трилистник лилий дан
На синем цвете фона.
Серп полумесяца изобразил Стамбул,
А Новый Свет богатый,
Как небо звездное, широко развернул
Свой вымпел полосатый.
Штандартам Австрии привычна тень орла
С двойною головою;
На запад и восток глядит он, полный зла,
Грозя врагам войною.
Другой двойной орел, его соперник, стал
Эмблемой царской власти —
Два мира стережет, а третий мир зажал
В когтях, чтоб рвать на части.
Ликуя, Англия воздвигла на морях
Разбойной чести знамя.
Надменное, оно скользит, внушая страх,
Над бурными волнами.
Властители земли венчают с давних пор
Своим гербом стихии,
И стал уделом тех, кто побежден, — позор
Нести цвета чужие.
Когда суда врагов уводит в дальний порт
Соперник величавый,
Своим разросшимся отныне флотом горд
Под вымпелами славы,
Он горделивый флаг взвивает над кормой,
Изведавшей все беды,
Чтоб враг пронес на лбу позор тягчайший свой
И честь чужой победы.
Канарис же, смельчак, внушая туркам страх,
В морском бою с врагами
Не знамя на чужих взвивает кораблях,
А ярой мести пламя! Ноябрь 1828
ГОЛОВЫ В СЕРАЛЕ
[Эта ода перепечатывается в том виде, в каком написана и опубликована в июне 1826 г., в дни разгрома Миссолонги. Читая, надо помнить, что все европейские газеты оповестили тогда о смерти Канариса, убитого в своем брандере турецкою бомбою вблизи города, которому он шел на помощь. Вскоре, к счастью, это роковое известие было опровергнуто. (Прим. авт.)]
О horrible! о horrible! most horrible!
Shakespeare. Hamlet.
О ужас, ужас! О великий ужас!
Шекспир. «Гамлет».
I
Бездонный свод ночной, усеянный огнями,
Был морем повторен, был отражен волнами;
Окутан сумраком, смеющийся Стамбул,
Упав на берегу залива, полный лени,
Меж звездных трепетов и звездных отражений
Как в шаре пламенном уснул.
Как будто гениев полуночных отряды
Воздвигли в воздухе безмолвные громады
Гаремов и дворцов, что в сон погружены,
Лазурных куполов, что с небом спорят цветом,
Где полумесяцы, блестя по минаретам,
Как бы затмили блеск луны.
Глаз различает там старинных башен грани,
Мечети стройные, приземистые бани
И крыши плоские бесчисленных домов,
Балконы узкие, похожие на клетки,
С резьбой узорною, и пышные эгретки
Огромных пальм вокруг дворцов.
Слоновой костью там белеют минареты,
Как мачты стройные, чьи копья в небо вздеты;
Киоски там пестрят; маяк струит лучи,
И над громадою сераля, тяжки, немы,
Тяжелым оловом, как бы гигантов шлемы,
Сто куполов блестят в ночи.
II
Сераль!.. Сегодня он дрожит от ликованья.
На шелковых коврах под гром и завыванье
Флейт, барабанов, труб — султанш веселый пляс:
Дворец, как властелин, дарующий широко,
Шесть тысяч подарил поклонникам пророка
Голов, отрубленных зараз.
Зловещие, они, чредой свисая длинной,
Собою тяготят зубцы стены старинной,
Среди расцветших роз, что внемлют соловью;
Печальна, точно друг, и, точно друг, утешна,
На бледность мертвую луна, скользя неспешно,
Льет бледность нежную свою.
И как бы властвуя, среди стены фатальной
Три головы висят над аркою центральной,
Где вороны порой к их приникают лбу;
И роковой удар одну на поле битвы
Постиг в разгар борьбы, другую — в час молитвы,
Последнюю — уже в гробу.
Когда недвижные, как и они, тупые,
Оцепенелые дремали часовые, —
Три этих головы заговорили вдруг.
Их голос походил на песни в снах туманных,
На смутный ропот волн у берегов песчаных,
На ветра гаснущего звук.
III
Первый голос
Где я?.. О брандер мой! На весла! На ветрила!
Нас Миссолонги ждет кровавая могила:
Турецкий флот пришел к его стенам святым.
Вернем их корабли в их гавани и станы!
И пусть мой факел, капитаны,
Вам будет маяком и молньей будет им!
Вперед! Прощай, Коринф, мой город величавый,
Моря, где каждый мыс покрыт бессмертной славой,
Гряды подводных скал, поднявшихся со дна,
Созвездья островов, цветник архипелага,
Чьи краски пышные днем отражает влага,
Чьим ароматом ночь полна!
Прощай, мой гордый край, о Гидра! Спартой новой,
Свободы юной песнь ты мчишь в борьбе суровой;
Лес мачт у стен твоих, родной матросам град.
Прощай! Люблю тебя, о колыбель надежды, —
Твои зеленые одежды
И — в бурях и громах — твоих утесов ряд!
Коль Миссолонги мне спасти дано судьбою,
Я церковь новую на берегу построю,
А если я паду велением судеб
И кровь мою пролью на вековом граните, —
В страну свободную мой прах перенесите,
На солнце мой постройте склеп.
О Миссолонги мой! Там турки! Братья, надо
Их пушки сбить с валов! Пусть дымом их армада
Рассеется! Сожжем их адмирала мы!
Вперед! Пусть брандеры огней готовят стаю,
И я пожаром начертаю
Мой лозунг боевой у вражеской кормы!
Победа, братья!.. О! На ялик мой, пылая,
Вдруг бомба падает, непрочный борт ломая...
Вода врывается в пробитые бока!
Напрасно я кричу, глотая ток соленый!
Прощайте! Я обрел покров волны зеленой
На нежном ложе из песка!
Но нет! Я вновь гляжу!.. Но страшно мне и странно.
Руки не чувствую на ручке ятагана!
Что за чудовище глядит, здесь рядом, вдаль?..
Я слышу музыку... вот пенье льется в уши...
То не блаженные ли души?
Быть может, я в раю?.. Нет, всюду кровь!.. Сераль!
IV
Второй голос
О да, Канарис, да: сераль! С тобой мы оба
Их пир украсили. Исторгнут я из гроба;
В земле меня настиг турецкой злобы взрыв.
Мой череп стал для них добычею военной;
Что от Боццариса осталось в яме тленной,
То украшеньем взял калиф!
Я спал в моем гробу, спокойный и бесстрастный;
Вдруг: «Миссолонги взят!»— раздался крик ужасный!
Я рвался, бился там, я проклинал мой рок;
Я слышал пушек рев и треск мушкетов дикий,
С рыданьем смешанные клики,
Железа страшный лязг и топот быстрых ног!
Я слышал в грохоте и сутолоке боя
Мольбы и жалобы, рыданье гробовое:
«Спаси от подлых орд несчастный твой народ,
О тень Боццариса!» — Я бился в тьме могильной,
Я кости раздробил, стучась в тоске бессильной
О мраморный холодный свод.
Вдруг, как вулкан, земля вся сотряслась глубоко,
Объята пламенем. Все смолкло. Смертных око
Того не видело, что мой увидел взгляд:
С земли, из волн, из недр пожара вылетая,
Смятенных душ витала стая:
Одни летели в рай, другие мчались в ад.
И победители мой гроб открыли сами,
Срубили голову; с другими головами
В татарские мешки швырнули вместе нас.
Дрожь радости ожгла поруганное тело:
За Грецию, за крест судьба мне повелела
Еще один погибнуть раз!
Наш кончен путь земной. Стамбул, волнуясь яро
От Семибашенной твердыни до Фанара,
На жатву страшную глядит, от крови пьян.
И наши головы, предмет насмешек черни,
Обвив сераль, погрязший в скверне, —
Полакомят тебя, друг коршунов, султан!
Герои наши — здесь! Вот Гелла с Икарии;
Вот Коста, паликар; вот Христо, сын стихии;
Вот Китцо, Байрона любимый друг; в углу —
Он, Майер, чья судьба нам руку протянула:
С вольнолюбивых Альп потомкам Фразибула
Принес он Теллеву стрелу!
А эти головы, с приплюснутыми лбами, —
В рядах стоических представшие рабами, —
Потомки Сатаны, Иблиса мерзкий род;
То — турки, темное, запуганное стадо:
Их убивают, если надо
Голов отрубленных сравнять ужасный счет.
Как черный Минотавр, кого боялись предки,
Жив лишь один султан в своей презренной клетке,
Где наши черепа толпу страшат из тьмы:
Ведь все свидетели его веселий смрадных,
Евнухи гнусные, средь снов их кровожадных, —
Такие ж мертвецы, как мы.
Ты слышишь крик?.. Сейчас — его нечистой страсти
Сонм наших дев и жен находится во власти;
Цветы их юности увянут в этот час.
Рыча от радости, султан блуждает тигром,
Считая дань ужасным играм:
Дев наших — в эту ночь, а завтра утром — нас!
V
Третий голос
О братья, пастырь ваш, Иосиф, здесь я, с вами.
Наш город пал. На смерть отважившись, на пламя,
Избег он голода и отвратил позор —
И, с турками делясь бедой своею гордой,
Он, жертва грозная, поджег рукою твердой
Сам свой карающий костер.
Глядя, как двадцать дней не видят люди хлеба,
Призвал я: «Все сюда! Покорны воле неба,
Здесь, в храме, скажем мы родной стране прощай.
Из слабых рук моих за траурной обедней
Примите, братья, хлеб последний, —
Насытит душу он и путь укажет в рай».
О час причастия! Избранники могилы,
Облатку бравшие, собрав остаток силы,
Губами синими; ослабшие бойцы,
Еще грозящие, чьи руки точно плети;
И у грудей сухих измученные дети,
В кровь иссосавшие сосцы!
И ночью все ушли. Враги ж, в ночных потемках,
Бродили стаями меж трупов и обломков;
Под их ударами открылась дверь моя;
Здесь их последняя добыча ожидала;
Здесь голова моя упала...
Не знаю, кто меня сразил: молился я.
Но жалок он, Махмуд. Средь дикости рожденный,
От бога и людей величьем отделенный,
Свой взор поднять, слепой, он к небесам не мог;
И на его венце, что свалится однажды,
Кровавой головой зубец украшен каждый...
И, может быть, он — не жесток!
Он — жертва вечная томительного страха,
Он расточает дни бесплодной горстью праха —
Невозвратимые! Вокруг него — враги.
Все время — скука, плен. Как идола немого,
Издалека любить готова
Его орда рабов из-под бича спаги.
А ваши подвиги запишут на граните:
Вы здесь побеждены — в веках вы победите!
Бог вас благословил на страшной башне сей!
Не угасила смерть высокой вашей славы,
Ваш гордый памятник — венец голов кровавый,
И ваши трупы — ваш трофей!
Пускай отступники завидуют вам, братья!
Кто осквернил купель, тем вечное проклятье!
Их в книге живота искать — напрасный труд.
Их ангелы не ждут в обители блаженных;
Звук их имен, навек презренных,
Уста людей, как яд, на землю изблюют!
Европа! Слышишь ли ты голос нашей муки?
Когда-то — нам помочь — ты простирала руки;
Отряды рыцарей святой Луи повел.
Так избери ж теперь, пока бог дремлет в небе:
Исус или Омар? крест или меч — твой жребий?
Тюрбан иль ореол?
VI
Да, тени светлые, — моряк, епископ, воин! —
Она услышит вас: ваш дух того достоин;
Она увидит знак, что вам чело обжег!
И, воскрешая дни, истлевшие в пожаре,
Вам славу воспоют на арфе и кифаре
Два грека скорбные, ваш вспоминая рок:
«Полны величия, спокойны, тверды, строги,
Вы, жертвы гордые, бойцы и полубоги,
Свой непреклонный дух прославили в бою.
Вас поруганию подвергли злые силы;
Голгофа ваша здесь, там — ваши Фермопилы,
Где жертвенную кровь вы пролили свою!
Но коль Европа все ж, по брызгам вашей крови,
К сералю не пойдет с оружьем наготове, —
Ей участь горькую предвозвестит творец.
Вас алтари зовут в стране единоверцев,
Олимп и небеса даруют вам венец, —
Героев троица, плеяда страстотерпцев!» Июнь 1826
ЭНТУЗИАЗМ
Вперед, о юноша! Вперед! Иди же!
Андре Шенье.
Скорее в Грецию! Пора! Ей вся любовь!
Пусть мученик-народ отмстит врагам за кровь,
Которую там проливают.
Скорее в Грецию, друзья! Свобода! Месть!
Тюрбан на голове, кривая сабля есть...
Скорей! Пусть мне коня седлают!..
Когда же в путь? Сейчас! Отъезда день решен.
Оружия! Коней! И кораблей в Тулон!
Да, кораблей иль крыльев птицы!
Остатки гвардии мы доблестной возьмем,
И турок, как газель, перед ее лицом
Постыдно в бегство обратится.
Веди нас в бой, Фавье, как лучший из вождей!
Там стал ты на посту, где нету королей.
Веди рядами нас в сраженье!
Ты — римлянина тень средь греков молодых,
Отважный воин наш! Теперь в руках твоих
Судьбы народной назначенье.
Воспряньте ж, наконец, от долгих душных снов,
Ружье французское и музыка боев —
Орудья, ядра и кларнеты!
Увижу ли коней, что скачут напролом,
И сабли, гибельным сверкнувшие клинком,
И с меткой пулей пистолеты?
Хочу быть первым я там, где вокруг враги,
Хочу увидеть строй стремительных спаги,
Пехоты смелой дерзновенье.
Горячих скакунов, летящих по песку,
Клинки, что головы срезают на скаку!
Вперед! Но тщетное волненье...
Увы, я лишь поэт. Порыв напрасен мой.
Лишь старики меня в свой принимают строй.
Кто я? Способен ли я к бою?
В дыхании ветров я лишь сухой листок,
Когда его волной уносит вдаль поток.
И я живу одной мечтою.
Мечта со мной всегда: она — луга, леса...
Меня волнует все: гобоев голоса
И шум дубовых рощ могучих.
В вечерних сумерках, когда безмолвен бор,
Люблю я зеркало сияющих озер,
Когда в него глядятся тучи.
Люблю горячий я и красный диск луны,
В тумане над рекой глядящий с вышины,
И светлый серп под тучей с края;
Люблю в ночной тиши за фермой стук колес,
Который ветерок ко мне в окно донес,
И в тьме далекий отзвук лая. 1 сентября 1828
ДЕРВИШ
Если гибель смертного записана в роковой книге судеб, что бы ни делал он, ему никогда не избежать скорбного грядущего; смерть преследует его повсюду; даже на ложе она настигает его, жадно пьет его кровь и уносит его на плечах.
Панаго Суццо.
Али-паша скакал. И знать сгибала спины
Пред арнаутами властителя Янины.
«Аллах!» — народ кричал кругом.
Вдруг дервиш немощный с седою головою
Прохожих растолкал, схватил узду рукою
И молвил шамкающим ртом:
«Прославленный Али, среди светил светило!
Повелеваешь ты несметной войска силой,
Ты высоко себя вознес,
В Диване первый ты, ты выше всех намного,
Ты падишаха тень, а падишах — тень бога,
Но ты лишь шелудивый пес!
Дымятся факелы, что ждут тебя у гроба,
Как чаша полная, ты через край льешь злобу
На чернь, простертую во прах.
Ты над людьми как серп, грозящий робким травам,
Ты горд своим дворцом, роскошным, величавым,
А он построен на костях.
Но ведай: близок час! Падет твоя столица,
И в ней, у ног твоих, раскроется гробница;
И не уйдешь ты от цепей,
Под деревом сегджин прикован без пощады,
Где души грешные седьмого круга ада
Дрожат, нагие, меж ветвей.
И демон перечтет по книге преступлений
Всех жертв твоих, Али. К тебе слетятся тени,
И будет больше тех теней
Кровавых, — эта кровь текла в их жилах ране, —
И будет больше их, чем жалких оправданий
В гортани сжавшейся твоей.
И не спасут тебя от этих страшных судий
Ни крепости твои — огнем своих орудий,
Ни флот твой — быстротой ветрил,
Хотя б Али-паша, как древле муж проклятый,
Пред черным ангелом смятением объятый,
В час смерти имя изменил!»
Был под плащом Али клинок кривой, блестящий,
Кинжал за поясом, мушкет, как гром гремящий,
И пистолеты на боку.
Али не прерывал суровых слов теченья;
Потом задумался, с улыбкой, на мгновенье,
И плащ свой отдал старику. 8 ноября 1828
КРЕПОСТЬ
Ερρωσο.
Будь здрав.
Что волны думают, лобзая в час заката
Подножие скалы, сверкающей, как латы?
Иль отраженная им не видна скала,
Дробящая их грудь, с той крепостью надменной,
Чьи там, на высоте, белеющие стены
Похожи на тюрбан, обвитый вкруг чела?
Что делают они? Чем вызван гнев их ярый?
Вперед! Ожесточись, обрушь свои удары,
О море, на утес! Дай отдых морякам!
Грызи, пили скалу, скорей добейся цели
И, расшатав ее, с зубцами цитадели
Обрушь вниз головой, отдай навек волнам!
Скажи, как долго бить тебе волной упорной,
Чтоб рухнула скала, а с ней и замок черный?
День? Год? Иль целый век? Не отдыхая, бей
В разбойничий притон, мутя волну у кручи!
Что время для тебя, о океан могучий?
Век — это только зыбь над бездною твоей!
Покрой собою риф! Сотри его волною —
Пусть зыбь твоя над ним проходит чередою!
Пусть водорослей лес все стены оплетет,
Пусть, лежа на боку, утес с его твердыней
Неясной глыбою чернеет в бездне синей
От башенных зубцов до каменных ворот!
Чтоб не осталось здесь уж ничего для мира
Из башен крепостных Али, паши Эпира!
И пусть, плывя вдоль скал, где вил гнездо разбой,
Где море пенится в развалинах утеса,
Воронкою крутясь, моряк с крутого Коса
Промолвит спутникам: «Здесь крепость под водой».
7–8 мая 1828
ДИТЯ
О horror! horror! horror!
Shakespeare. «Macbeth».
О ужас! ужас! ужас!
Шекспир. «Макбет».
Здесь турок страшный след: развалины, зола.
Хиос, отчизна вин, — лишь голая скала, —
Хиос в беседках винограда,
Хиос, что отражал в заливе лес густой,
Свои холмы, дворцы и танец дев живой,
В часы, когда плывет прохлада!
Пустынно все... Иль нет — вот мальчик средь камней,
Голубоглазый грек, один в тоске своей
Поник уныло головою.
Боярышник густой ему отныне дом —
Куст, свежий, как и он, увенчанный цветком,
Что спасся чудом среди боя.
«О бедное дитя! Кровь на ногах твоих...
Чтоб высушить слезу глаз ясных, голубых,
Как небо иль волна морская,
Чтоб в их голубизне, где слез остался след,
Вновь вспыхнул радости мгновенный легкий свет,
Чтоб ты воспрянул, воскресая,
Что надобно тебе? Как сделать, чтоб могла
Опять волна кудрей вдоль смуглого чела
Лежать свободно и красиво?
Не тронуты они губительным клинком
И все ж висят вдоль щек в отчаянье немом,
Подобно листьям скорбной ивы.
Что может разогнать печаль твою сейчас?
Не ирис ли, чья синь твоих синее глаз, —
Цветок Ирана, полный лени, —
Иль плод от дерева, чья так пышна листва,
Что и лихой скакун в сто лет едва-едва
Уйдет из необъятной тени?
Иль птичка редкая в лесу, в тени густой,
Чья песенка звучит то нежно, как гобой,
То словно гром сквозь листьев шорох?
Чего же хочешь ты? Цветок? Ту птицу? Плод?»
«Нет! — гордо отвечал мне юный сулиот. —
Дай только пули мне и порох!» 1 июня 1828
ЛАДЗАРА
А та женщина была очень красива.
Вторая Книга Царств, гл. XI, стих 2.
Взгляните, вот она! То по песку дорог,
То в роще, где расцвел шиповника цветок,
Меж алых маков, по пшенице,
По торной колее, по узеньким тропам,
По горным выступам, по рощам, по лугам,
Везде мелькает чаровница.
Вот, высока, стройна, бежит по мураве
С корзиною цветов на юной голове,
Полна веселого задора,
А руки подняты высоко над челом, —
И мнится издали: над древним алтарем
Белеет дивная амфора.
Беспечна, босиком и с песней на устах,
То носится она над озером, в кустах,
За стрекозою изумрудной,
То, платье приподняв, прыгнет через ручей,
То стала, то летит, и, право, птицу ей
В полете обогнать не трудно.
А если вечером сберется хоровод,
В часы, когда домой, не торопясь, идет,
Звеня бубенчиками, стадо,
О том, что ей к лицу, не думает она,
И в косы черные лишь роза вплетена,
Что затмевает все наряды.
О, за нее бы дал седой паша Омер
Свою флотилию трехъярусных галер,
Свои сады, свои палаты,
Убор своих коней, руно своих овец,
Халат свой шелковый, с каменьями ларец
И с головы тюрбан богатый.
Он дал бы за нее гремящий свой мушкет,
Тяжелый, в серебре, старинный пистолет,
Испытанный на поле боя,
На шкуре тигровой колчан монгольских стрел
И то ценнейшее, чем до сих пор владел, —
Дамаска лезвие кривое;
Казнохранителя со всей его казной,
Албанцев бронзовых с винтовкой нарезной,
Наложниц триста из сераля;
Он стремя отдал бы, он отдал бы чепрак
И свору резвую охотничьих собак
В ошейниках с цветной эмалью.
Евреев отдал бы, и франков-смельчаков,
И баню, где блестит мозаика полов
Своим узором прихотливым,
И башен крепостных высокие зубцы,
И пестрый свой шатер, и летние дворцы
Над Киренаики заливом, —
Все, вплоть до белого лихого скакуна:
Летит — и пеною вся грудь увлажнена,
Горит уздечка золотая.
Все, вплоть до молодой испанки, хоть она
В фанданго пламенном носиться рождена,
Юбчонку легкую вздымая.
Но знайте, не паша, а горец молодой,
Чьи очи словно ночь, увел ее с собой,
И даром, — такова природа.
Лишь небо у него, ключа студеный ток,
Да старого ружья испытанный курок,
Да горы, а в горах — свобода! 14 мая 1828
ЖЕЛАНИЕ
Как розы, что всегда красивы,
Спешат в садах Сарона рвать, —
В долинах ваших так должны вы
Меж лилий деву выбирать.
Ламартин.
Будь я листком, что может мчаться,
Гонимый свежим ветерком,
Иль на волнах легко качаться,
Теченьем в дальний край влеком, —
Навек бы с веткой я простился,
Хотя мороз еще далек,
И в путь неведомый пустился
С ручьем иль с ветром на восток.
Поток, по скатам гор гремящий,
Ущелья сумрачный провал
И глушь непроходимой чащи
Бесстрашно я бы миновал.
Берлога темная волчицы,
И роща в золоте лучей,
И тихий дол, где серебрится
В тени трех пальм живой ручей;
И скал заоблачные пики, —
Отчизна бурь и непогод, —
И берег сумрачный и дикий
Озерных неподвижных вод;
И край, где правит мавр угрюмый,
Чей беспощаден ятаган,
Чей лоб отмечен грозной думой,
Как пенным валом — океан;
И Арты пруд, и твердь утеса,
Что отделяет, как стеной,
Коринф от белого Микоса,
Мелькнули б в дымке подо мной.
Влекомый силой непонятной,
В час утренних обильных рос
Узрел бы я внизу квадратный
И ослепительный Микос.
Там, черноока, белолица,
Священника седого дочь
Беспечно целый день резвится
И песнями встречает ночь.
На белокурый, опаленный
Горячим солнцем завиток,
Шурша, скользнул бы я — влюбленный,
Покинувший свой дом листок, —
И замер, шелестя несмело,
Над девичьим склоненным лбом,
Как плод зеленый, несозрелый,
На древе рая золотом.
И я судьбой своей смиренной
Не поменялся б в этот миг
С пером, украсившим надменно
Султана величавый лик.
Май 1832 КАНАРИСУ
Как легко мы забыли, Канарис, тебя!
Мчится время, про новую славу трубя.
Так актер заставляет рыдать иль смеяться,
Так господь вдохновляет любого паяца:
Так, явившись в революционные дни,
Люди подвигом дышат, гиганты они,
Но, швыряя светильник свой яркий иль чадный
Одинаково скроются в мрак беспощадный.
Меркнут их имена средь житейских сует.
И пока не появится сильный поэт,
Создающий вселенную словом единым,
Чтоб вернуть ореол этим славным сединам, —
Их не помнит никто, а толпа, что вчера,
Повстречав их на площади, выла «ура»,
Если кто-нибудь те имена произносит,
«Ты о ком говоришь?» — удивленная спросит.
Мы забыли тебя. Твоя слава прошла.
Есть у нас и шумней и крупнее дела,
Но ни песен, ни дружбы былой, ни почтенья
Для твоей затерявшейся в памяти тени.
По складам буржуа твое имя прочтет.
Твой Мемнон онемел, солнце не рассветет.
Мы недавно кричали: «О слава! О греки!
О Афины!.. » — мы лили чернильные реки
В честь героя Канариса, в честь божества.
Опускается занавес пышный. Едва
Отпылало для нас твое славное дело,
Имя стерлось, другое умом завладело.
Нет ни греков-героев, ни лавров для них.
Мы нашли на востоке героев иных.
Не послужат тебе ежедневно хвалами
Журналисты, любое гасящие пламя, —
Журналистам-циклопам который уж раз
Одиссей выжигает единственный глаз.
Просыпалась печать что ни утро, бывало,
Разрушала она, что вчера создавала,
Вновь державной десницей ковала успех,
Справедливому делу — железный доспех.
Мы забыли.
А ты, — разве ты оглянулся,
Когда вольный простор пред тобой развернулся?
У тебя есть корабль и ночная звезда,
Есть и ветер, попутный и добрый всегда,
Есть надежда на случай и на приключенье,
Да к далеким путям молодое влеченье,
К вечной смене причалов, событий и мест,
Есть веселый отъезд и веселый приезд,
Чувство гордой свободы и жизни тревожной.
Так на парусном бриге с оснасткой надежной
Ты узнаешь излучины синих дорог.
Так пускай же в какой-то негаданный срок
Океан, разгрызающий скалы и стены,
Убаюкает бриг белой кипенью пены;
Так пускай ураган, накликающий тьму,
Взмахом молнийных крыльев ударит в корму!
У тебя остаются и небо и море,
Молодые орлы, что царят на просторе,
Беззакатное солнце на весь круглый год,
Беспредельные дали, родной небосвод.
Остается язык, несказанно певучий,
Ныне влившийся в хор итальянских созвучий, —
Адриатики вечно живой водоем,
Где Гомер или Данте поют о своем.
Остается сокровище также иное —
Боевой ятаган да ружье нарезное,
Да штаны из холста, да еще тебе дан
Красный бархатный, золотом шитый кафтан.
Мчится бриг, рассекает он пенную влагу,
Гордый близостью к славному архипелагу.
Остается тебе, удивительный грек,
Разглядеть за туманами мраморный брег
Иль тропинку, что жмется к прибрежным откосам,
Да крестьянку, лениво бредущую с возом,
Погоняя прутом своих кротких быков,
Словно вышла она из далеких веков,
Дочь Гомера, одна из богинь исполинских,
Что изваяны на барельефах эгинских.
Октябрь 1832
КАНАРИСУ
О грек прославленный, что позабыт толпой,
Скажи мне, почему всем сердцем я с тобой?
Скажи мне, почему — пусть ночь кругом глухая
Я мыслю о тебе, твой образ воскрешая,
В то время как у нас витий немало есть,
Стремящихся в стихах себе услышать лесть?
Скажи мне, почему к тебе влекусь я снова,
К тебе, на ком печать забвения людского?
В венке лавровом ты и прост был и велик.
Есть общий у певцов и воинов язык:
Поэта чтут бойцы, как он того достоин,
Бард воспевает то, что совершает воин.
Герой всегда могуч, и песнопевец свят,
Чей вдохновенный жар года не загасят.
Такой поэт похож на кратер тот гигантский,
Что, верно, ты видал в лазури итальянской.
На Этну он похож, клокочущий титан,
В шипах — его чело, в груди его — вулкан.
Священен долг певцов: когда огни и дымы
Сливаются в хаос и вихрь неодолимый
Борцов и мудрецов ввергает в злую ночь,
Забвенья избежать должны мы им помочь.
Как в грозные часы, когда бушует море,
Спасаем мы пловцов, что гибнут с бурей в споре,
Поэту надлежит для вечности спасти
И тех, кто позабыт, и тех, кто пал в пути.
Нет, ты не сожалей! Есть участь пострашнее:
В Париже дни влачить, страдая и старея,
В Париже, что поет, рыдает, ищет ссор,
Иллюзий мишурой свой ослепляя взор,
Как вспышками страстей безумных — куртизанка;
В Париже, где видна всей роскоши изнанка,
Где надо на людей ничтожных и пустых
Обрушивать, как вал, свой возмущенный стих;
Быть редкостным плодом в людской дремучей чаще,
То озариться вдруг успехом преходящим,
То слушать гул толпы — зловещей бездны гул,
Где стольких звук имен навеки потонул;
Коль нравы явятся, царившие когда-то,
Пером их сокрушать, как крепость супостата,
И в брешь, пробитую всей прессой наконец,
Врываться, как в донжон — измученный боец;
Выслушивать и тех, кто отдан на глумленье,
И тех, в чьей власти вся машина управленья,
Застрявшая, как плуг на трудной полосе:
Правители — быки, а лемеха — мы все;
Трагедии писать, что жгут, как пламя в горнах,
Что силою страстей, то светлых, то позорных,
Как мощною рукой сжимают все сердца,
Чтоб капли слез из них сочились без конца;
В смешенье языков, здесь, в Вавилоне новом,
С трибуны грохотать, разя клеймящим словом,
Потоком огненных, бичующих речей
Деяния тупых, бесчувственных властей;
Гигантом быть в среде, где пыжатся пигмеи,
Кустом среди травы, и в обществе, где змеи
Свой смертоносный яд стремятся в кровь излить, —
Давить их яростно, безжалостно давить!
О благородный грек! Как этому сравниться
Со счастьем по морской безбрежности носиться,
Где аргонавтов путь пролег по лону вод,
Порою опускать на дно пучины лот,
Иль различать вдали, сквозь легкий дым сигары,
То Мантинеи брег, то древний лик Мегары.
_____
Архипелага сын! Когда б нас видел ты
В часы, когда печать кричит до хрипоты:
«Спасайте те права, что власть отнимет скоро!» —
Когда судьбу вручить мы рады без разбора
Любому, кто готов на приступ повести,
Чтоб штурмовать закон и мелюзгу смести, —
Какой бы ты тогда низверг поток презренья
На детских этих игр пустые достиженья,
Ты, разбивавший вмиг железный плен оков
И отправлявший в рай, шутя, без долгих слов,
Под грохот буйных волн и орудийных шквалов,
С гаремом заодно, турецких адмиралов.
_____
Тебе ль печалиться из-за бездушья тех,
Чьи мысли и дела твой возбудили б смех?
Тебе ль взывать к сердцам из камня и из воска
К той памяти, где все, как пыль, серо и плоско?
Смотри! Вот граждан бич — налогов откупщик:
Как губка, впитывать он золото привык.
А вот — развратный мот, с чертами идиота —
У этого юнца всегда одна забота:
Блеск пышных выездов и милость светских дам;
А вот еще купец, он пригвожден к счетам.
Европой ты забыт! В ней все так быстротечно...
Но что тебе она, живущая беспечно?
Что для тебя Париж? Он погрузился в сон,
И, в ожиданье дня, кошмары видит он.
Что Лондон, занятый лишь биржей да бегами?
Что Рим? Он только тень, венчанная веками.
Ты выше всех владык — султанов и пашей,
Глумящихся теперь над Грецией твоей,
И бледных северян, не тронутых загаром,
Новейших варваров, пришедших к паликарам,
Чтоб обновить страну, законы, нравы, власть,
Элладу воскресить и Фидия украсть.
Ты — искренность сама, и мил всегда мне будешь,
Хоть кончишь, может, тем, что сам себя забудешь.
Что нужды! В час, когда глядишь, как моряки
По трапу катят вниз с товарами тюки,
Иль, на берег сойдя, в порту, где многолюдно,
Ведешь с британцем торг, пред тем, как взять на судно,
Иль, встретивши друзей, с кем неразрывна связь,
Приветствуешь их круг, так весело смеясь, —
Тогда, быть может, дочь Коринфа иль Аргоса,
По улице идя, смугла, черноволоса,
Невеста юная иль мать большой семьи,
Твой облик вдруг узнав и подвиги твои
Припомнив, о герой сражений легендарных,
С тебя не сводит глаз больших и благодарных,
И, слов не находя, трепещущая вся,
Проходит, за тебя молитвы вознося. 6 сентября 1835
* * *
О ты, Анакреон, любви живой родник!
На высях мудрости античной ты возник,
Прозрачный, ты бежишь меж берегов зеленых,
И мы любуемся тобой на горных склонах.
Желанна мне твоя певучая струя...
Когда стремительно ведет нас ввысь стезя
И солнце утомит — передохнуть мы рады
У светлого ручья под горною громадой. Стр. 365. Канарис. Канарис Константин (1790–1877) — капитан на судах греческого флота, один из деятелей освободительного восстания против турецкого ига. Во главе нескольких храбрецов Канарис подплывал на брандере к турецким кораблям и поджигал их. В 1822 г. он сжег адмиральский корабль турок и принудил их флот отступить от греческих островов, в 1824 г. таким же образом спас остров Самос, в 1825 г. пытался сжечь союзный туркам египетский флот. Греческий народ поднес Канарису лавровый венок.
Стр. 368. Головы в Серале. Миссолонги — город на западном берегу Средней Греции, во время освободительного восстания стал центром обороны греческих патриотов. В 1825 г. четырехтысячный гарнизон Миссолонги несколько месяцев выдерживал осаду с суши и с моря более чем десятикратно превосходящих сил турецких войск. Но в городе начался голод; попытка прорвать осаду 22 апреля 1826 г. не удалась. Тогда защитники Миссолонги взорвали пороховой погреб и погибли под развалинами вместе с ворвавшимися в крепость турками. Оставшееся в живых греческое население города было вырезано почти поголовно.
Стр. 371. Боццарис Марко (1788–1823) — прославленный вождь греков в период освободительного восстания 1821 г., неоднократно наносивший туркам поражение; организатор героической обороны Миссолонги. Погиб в одном из сражений.
Мой череп стал для них добычею военной… — В 1826 году, когда создавалась поэма Гюго, французские газеты сообщили, что турки вскрыли могилу Боццариса, чтобы преподнести череп героя султану.
Стр. 372. Майер — швейцарский доброволец, редактор газеты «Эллинское обозрение». Сражался и погиб в Миссолонги.
Фразибул — афинский полководец, который в 404 г. до н. э. свергнул олигархическое правительство «тридцати тиранов» и восстановил демократию.
Стр. 373. Иосиф — епископ, «умер в Миссолонги, как священник и солдат» (примечание В. Гюго к первому изданию «Восточных мотивов»).
Стр. 376. Энтузиазм. Фавье Шарль (1783–1855) — французский офицер, связанный с республиканцами-карбонариями; собрал трехтысячный отряд добровольцев и отправился с ним в Грецию на помощь освободительному движению. Защищал от турок о. Метану, в течение четырех месяцев удерживал против Решид-паши афинский Акрополь.
Стр. 386. Дервиш. В этом стихотворении, так же как в следующем («Крепость», стр. 388), Гюго имеет в виду одного из самых кровавых турецких пашей, Али-пашу Янинского. Формально состоя на службе у турецкого султана, этот политический авантюрист захватил часть Албании, с городом Яниной, и Эпир и повел с султаном Махмудом II междоусобную войну. После двухлетней упорной борьбы, в 1822 г., Али-паша капитулировал, был взят в плен и убит.
Стр. 390. Проигранная битва. После длительной и безрезультатной осады Миссолонги в 1825 году турецкий султан приказал своему военачальнику Решиду-паше под угрозой казни овладеть непокорным городом. Однако 35-тысячному войску Решида-паши не удалось сломить стойкость защитников города, которые отбили все приступы турок.
Стр. 392. Драбанты — телохранители, личная стража высших начальников.
Визирь трехбунчужный. — Визирь — титул высших сановников; бунчук — знак власти и сана турецких пашей — конский хвост или несколько хвостов, насаженных на разукрашенное длинное древко.
Стр. 393. Дитя. В 1822 г. турки предали огню и разорению цветущий остров Хиос, объявивший себя сторонником Греции в освободительной войне. Греческое население острова было вырезано или продано в рабство.
Стр. 400. Ладзара. Ладзара — по-итальянски — нищая. Стр. 435. Презрение. В этом стихотворении Гюго выступает на защиту памяти Байрона от непрекращавшейся клеветы со стороны реакционных кругов.
Стр. 450. Бездны мечты. Стр. 453. Орфеевы пеласги. — Орфей — легендарный певец древней Греции. По преданию, его пение усмиряло диких зверей, останавливало реки, сдвигало с места скалы. — Пеласги — одно из племен, населявших Грецию в древнейший ее период.
Этруск Эвандра… — Эвандр — союзник Энея, аркадский царь, переселившийся в Италию и принесший древнейшему ее населению — этрускам — основы цивилизации («Энеида» Вергилия).
Ирмина письмена. — Ирмин — древнегерманский бог войны; изображался в виде деревянного столба — идола. …Что смертоносными турецкими ножами убита Греция… — См. примечание к «Восточным мотивам». Стр. 486. Канарису. Канарис — см. примечание к стр. 365.
…Твой Мемнон онемел… — Герой Мемнон, сын богини утренней зари Эос, пал под стенами Трои (греческий миф). Колоссальная статуя Мемнона в г. Фивах была устроена так, что, когда на нее падал первый луч солнца, она издавала гармонический звук (Мемнон как бы приветствовал свою мать зарю). По преданию, персидский царь Камбиз, завоевавший Египет в VI в. до н. э., расколол статую, желая раскрыть ее акустический секрет; через 250 лет она была восстановлена, но звук исчез — «Мемнон онемел». Стр. 498. О ты, Анакреон… Анакреон — древнегреческий лирик V в. до н. э. В его стихотворениях воспеваются радости жизни — веселье, вино и любовь.
Лично присутствовал, когда в сентябре 1994 года, в дни празднования 200-летия основания города, в Одессе в зданиях по Красному переулку № 16-20 был торжественно открыт Филиал Греческого Фонда Культуры (Центр в г. Афины).
В принципе, Музей “Филики Этерия” (“Общество друзей” – с греческого языка) функционирует в Одессе с 1979 года, сначала как отдел историко-краеведческого музея города.
Эти здания на льготных условиях мэрия города передала в распоряжение Филиала, при котором и работает с этих пор переведенный сюда музей "Филики Этерия". Это его историческое место. В прошлом эти здания принадлежали грекам и именно здесь в 1814 году была создана тайная революционно-патриотическая организация "Филики Этерия", которая подготовила греков к борьбе за независимость и навсегда связала историю Одессы с историей национально-государственного возрождения Греции.
Музей создан Греческим Фондом Культуры в сотрудничестве с Одесским историко-краеведческим музеем, который предоставил ряд экспонатов из истории "Филики Этерия", дополненных точными копиями экспонатов из музеев Греции, в особенности из этнологического и исторического обществ Греции.
Часто проводятся экскурсии и лекции, тематические конференции. Выпусником курсов международных экономических отношений в сентябре-октябре 1994, которые вёл ректор Афинского университета, профессор Критсотайкис, был слушателем и я.
Спасибо большое Димитрасу - заведующему музею тайной революционно-патриотическая организация "Филики Этерия" в 90-ых, сделавшего многое для сохранения греческой истории г.Одесса. Красный переулок - это ни где-то в захолустье, а небольшая улочка, слившаяся с бывшей площадью Мартыновского (ныне Греческая площадь) в самом сердце Одессы - рядом с Дерибасовской.
http://ru.wikipedia...._Константинович Князь Александр Ипсилантис-младший, в России Александр Константинович Ипсиланти (греч. Αλέξανδρος Υψηλάντης, рум. Alexandru Ipsilanti, 12 декабря 1792, Константинополь — 31 января 1828, Вена) — руководитель Греческой революции, национальный герой Греции, российский генерал.
Активное участие его в борьбе за независимость Греции началось с 1820 г., когда он, по совету своего друга И. Каподистрии (в то время министра иностранных дел России), принял предложение членов «Филики этерия» (Дружеского общества) сделаться её председателем. 6 марта 1821 г. Александр Ипсиланти, воспользовавшись смертью господаря Валахии и Молдавии Александра Суцо, с группой этеристов перешёл через Прут и призвал народ дунайских княжеств к восстанию против турецкого ига.
В представлении греческого народа он остался героем и мучеником борьбы за независимость. Останки Александра Ипсиланти через 137 лет были перевезены в Грецию и покоятся сегодня при церкви на Марсовом поле (Πεδιο του Αρεως) в Афинах.
Ипсиланти и этеристы — постоянный предмет интереса, политического и художественного, русских писателей-романтиков и общественных деятелей (в частности, декабристов). Неоднократны его упоминания у Пушкина (в частности, в повести «Выстрел»), жившего во время восстания Ипсиланти в Кишинёве и близко наблюдавшего деятельность Этерии.
http://ru.wikipedia....иланти&stable=1 Вспомню и об его отце - господаре Молдовы, по сути заложившего основу под освобождение его родной Греции от Османского ига.
Константин Ипсила́нти (рум. Constantin Ipsilanti, греч. Κωνσταντινος Υψιλαντης; 1760, Стамбул — 24 июня 1816, Киев) — великий драгоман Порты в 1796—1799 годах, господарь Молдовы в 1799—1802 и Валахии в 1802—1806 годах. Член фанариотского аристократического рода Ипсиланти.
Унаследовав убеждения отца, он продолжал его политику. Участвовал в заговоре с целью освобождения Греции от османского господства. Когда его замыслы были раскрыты турецкому правительству французским посланником Себастиани, Ипсиланти бежал в Россию, отделавшись лишь конфискацией имущества. Его попытки склонить императора Александра I к активной политике в пользу Греции не увенчались успехом; русские власти относились с крайней подозрительностью к его оживлённым сношениям с революционерами Балканского полуострова.
В 1806 году во главе 20 тысячной русской армии вернулся в Бухарест. Тильзитский мир положил конец его планам по освобождению Греции.
Константин Ипсиланти умер в Киеве, оставив после себя пять сыновей, двое из которых (Александр и Николас) сыграли важную роль в войне за независимость Греции. Другой его сын Дмитрий был офицером русской службы.
Сообщение отредактировал к дюкарев: 11.05.2012 - 22:27 PM
Стансы, написанные при проходе мимо Амвракийского залива
Вот берег Акциума, весь
В сиянье лунном обозначен;
За женщину когда-то здесь
Мир побежден был и утрачен.
Теперь смотрю: лазурь вокруг,
Вот Римлян водная могила -
Здесь гордость Честолюбья вдруг
Любви венец свой уступила.
Флоренса! Песнь любви моей
Пусть будет в мире несравнимой,
С тех пор как с песнею Орфей
Из ада смог уйти с любимой.
Будь царства вместо рифм даны,
Флоренса нежная, поэтам -
Я, как Антоний в дни войны,
Занес бы меч над целым светом!
Но ныне - мир к твоим ногам
Не кину я, поэт смиренный...
Зато, Флоренса, не отдам
Тебя - за все миры вселенной!
14 ноября 1809
Примечания
Стихи посвящены Флоренс Спенсер Смит, вдове английского дипломата, с которой Байрон познакомился на Мальте. Биография Флоренс Смит была богата событиями и приключениями, и Байрон в письме к матери от 15 сентября 1809 года называет ее "совершенно необыкновенной женщиной".
Стихи, написанные после пересечения вплавь Дарданелл между Сестосом и Абидосом
Леандр*, влюбленный эллин смелый,
О девы, всем известен вам:
Переплывал он Дарданеллы
Не раз наперекор волнам.
Декабрьской ночью, в час бурливый,
Он к Геро на свиданье плыл,
Пересекая ширь пролива, -
О, их удел печален был!
Я плыл под ярким солнцем мая;
Сын века хилого, я горд,
Устало тело простирая:
Какой поставил я рекорд!
Леандр, как говорит преданье,
Во тьме декабрьской ночи плыл,
Ища любви и обладанья;
Меня ж толкал тщеславья пыл.
Пришлось обоим нам несладко,
И гнев богов нас поразил;
Он - утонул, я - лихорадку
В воде холодной захватил.
9 мая 1810
Примечания
3 мая 1810 г. Байрон переплыл пролив Дарданеллы. В примечании к стихотворению он пишет: "...лейтенант Экенхед и автор этих стихов переплыли с европейского берега на азиатский, впрочем, правильней будет сказать из Абидоса в Сестос".
* Леандр - имя юноши из древнегреческого мифа, в котором говорится о том, как Леандр переплывал Геллеспонт (древнее название Дарданелл) из Абидоса в Сестос, чтобы видеться со своей возлюбленной Геро. Геро зажигала огонь маяка, на свет которого плыл Леандр. Но однажды огонь погас, и Леандр утонул.
Час разлуки бьет - прости,
Афинянка! возврати
Другу сердце и покой,
Иль оставь навек с собой.
Вот обет мой - знай его:
Zwh mou, saV agapo!
{*}
За румянец этих щек,
Что эгейский ветерок
Целовал тайком не раз,
За огонь газельих глаз,
За кудрявое чело:
Ζωή μου σας αγαπό!
Поцелуем уст твоих,
Зыбью персей молодых,
Речью тайною цветов,
Говоривших больше слов -
Всем клянусь, что душу жгло:
Ζωή μου σας αγαπό!
Афинянка! Обо мне
Вспомяни наедине...
В Истамбол уеду я,
Но Афин душа моя
Не покинет для него:
Ζωή μου σας αγαπό!
Афины, 1810
Примечания
{* Новогреческое выражение любви. Если я переведу его, то обижу тем мужчин, которые могут принять это за недоверие к их способности перевести приведенную фразу самим, а если не переведу, то обижу дам. Боясь недоразумения со стороны последних, я решаюсь дать перевод, прося извинения у ученых. Зоэ му, зас агапо значит: "Жизнь моя, люблю тебя!", что звучит очень мило на всех языках. Фраза эта теперь так же часто употребляется в Греции, как употреблялись ее первые два слова римлянками, эротические выражения которых перешли к грекам (Прим. Байрона).}
Стихотворение, вероятно, посвящено Терезе - старшей дочери вдовы английского вице-консула в Афинах Теодоры Макри. Байрон жил у нее в доме во время пребывания в Афинах.
Природа, юность и всесильный бог
Хотели, чтобы я светильник свой разжег,
Но Романелли-врач в своем упорстве страшен:
Всех трех он одолел, светильник мой погашен!
Октябрь 1810
Примечания
В письме к поэту Ходжсону от 3 октября 1810 года Байрон писал, что в результате лечения Романелли он был близок к тому, чтобы "испустить дух", и "в этом состоянии написал эпитафию", и добавлял: "Но природа и Иов в отместку за мои сомнения побороли Романелли...".
Пусть доблестные тени
Героев и вождей
Увидят возрожденье
Эллады прежних дней.
Пусть встает на голос горна
Копьеносцев древних рать,
Чтоб за город семигорный
Вместе с нами воевать.
Спарта, Спарта, к жизни новой
Подымайся из руин
И зови к борьбе суровой
Вольных жителей Афин.
Пускай в сердцах воскреснет
И нас объединит
Герой бессмертной песни,
Спартанец Леонид.
Он принял бой неравный
В ущелье Фермопил
И с горсточкою славной
Отчизну заслонил.
И, преградив теснины,
Три сотни храбрецов
Омыли кровью львиной
Дорогу в край отцов.
К оружию! К победам!
Героям страх неведом.
Пускай за нами следом
Течет тиранов кровь.
Примечания
В примечании к песне Байрон указывает, что это - "перевод песни греческого поэта Рига, который стремился сделать Грецию революционной, но потерпел неудачу". Ригас Велестинлис Фереос Констандинос (ок. 1757-1798) - греческий революционный демократ, поэт. Ригас организовал в Вене тайное революционное общество "Этерия", развивал идею братства и равенства всех балканских народов и идею создания демократического государства "Греческая республика". В 1797 году был арестован австрийской полицией, выдан турецким властям, в 1798-м - казнен.
Гайдэ, о моя дорогая,
В твой сад я вхожу по утрам,
Прекрасную Флору встречая
Меж роз в твоем образе там.
Гайдэ, о тебе лишь тоскуя,
Твою красоту я пою.
И песню тебе подношу я -
За песню боюсь я свою.
Как дерево благоухая,
Прекрасней цветущих ветвей,
Сияешь, Гайдэ молодая,
Ты юной душою своей.
Но блекнут все прелести сада,
Раз милая так далека.
О, дайте скорее мне яда!
Цикута мне слаще цветка.
Любой отравляет напиток
Цикуты безжалостный сок.
Меня он избавит от пыток -
Как сладок мне яда глоток!
Я плачу, тебя умоляя:
Вернись и останься со мной!
Ужель не увижу тебя я?
Так двери гробницы открой!
В победе уверена скорой,
В меня ты метнула копье.
Копьем беспощадного взора
Ты сердце пронзила мое.
Одной лишь улыбкой своею
Могла бы спасти меня ты.
Надежду я в сердце лелею,
Но сбудутся ль эти мечты?
В саду опечалены розы,
И нет в нем моей дорогой.
Я лью вместе с Флорою слезы -
Гайдэ здесь не будет со мной.
1811
Примечания
К стихотворению дано примечание автора: "Переведенная песня пользуется большой популярностью среди молодых афинских девушек всех слоев населения. Каждый куплет они поют по очереди, а припев подхватывают все вместе. Я часто ее слушал на наших "xopoi" (хоровое пение. - Р. У.) зимой 1810/11 года. Напев ее грустный и красивый".
Кто драться не может за волю свою,
Чужую отстаивать может.
За греков и римлян в далеком краю
Он буйную голову сложит.
За общее благо борись до конца -
И будет тебе воздаянье.
Тому, кто избегнет петли и свинца,
Пожалуют рыцаря званье.
5 ноября 1820
Примечания
Стихи были посланы Байроном Муру на тот случай, если поэт погибнет, сражаясь в рядах карбонариев. Они представляют собой как бы автоэпитафию.
Дети Сули! Киньтесь в битву,
Долг творите, как молитву!
Через рвы, через ворота:
Бауа, бауа, сулиоты!
Есть красотки, есть добыча -
В бой! Творите свой обычай!
Знамя вылазки святое,
Разметавшей вражьи строи,
Ваших гор родимых знамя -
Знамя ваших жен над вами.
В бой, на приступ, страткоты,
Бауа, бауа, сулиоты!
Плуг наш - меч: так дайте клятву
Здесь собрать златую жатву;
Там, где брешь в стене пробита,
Там врагов богатство скрыто.
Есть добыча, слава с нами -
Так вперед, на спор с громами!
Примечания
Сулиоты - греко-албанское горное племя. Свое происхождение ведут от небольшого числа греческих семейств, которые в XVII веке, спасаясь от турецкого ига, бежали в горы Сули,неподалеку от греческого города Парга.
Сулиоты принимали активное участие в борьбе за независимость Греции.
Впервые опубликовано - Собрание сочинений в 7 томах, под редакцией Э. X. Колриджа, Лондон, 1904. Перевод А. Блока http://byron.velchel...?cnt=6&rhime=28
Из дневника в Кефалонии
Встревожен мертвых сон, - могу ли спать?
Тираны давят мир, - я ль уступлю?
Созрела жатва, - мне ли медлить жать?
На ложе - колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце...
19 июня 1823
Примечания
Впервые опубликовано - Собрание писем и дневников в шести томах, под редакцией Р. Э. Протеро, Лондон, 1898-1901. Перевод А. Блока http://byron.velchel...?cnt=6&rhime=29
Последние слова о Греции
Что мне твои все почести и слава,
Народ-младенец, прежде или впредь,
Хотя за них отдать я мог бы, право,
Все, кроме лавров, - мог бы умереть?
В тебя влюблен я страстно! Так, пленяя,
Влечет бедняжку-птичку взор змеи, -
И вот спустилась пташка, расправляя
Навстречу смерти крылышки свои...
Всесильны ль чары, слаб ли я пред ними, -
Но побежден я чарами твоими!..
Должно бы сердце стать глухим
И чувства прежние забыть,
Но, пусть никем я не любим,
Хочу любить!
Мой листопад шуршит листвой.
Все меньше листьев в вышине.
Недуг и камень гробовой
Остались мне.
Огонь мои сжигает дни,
Но одиноко он горит.
Лишь погребальные огни
Он породит.
Надежда в горестной судьбе,
Любовь моя - навек прости.
Могу лишь помнить о тебе
И цепь нести.
Но здесь сейчас не до тоски.
Свершается великий труд.
Из лавра гордые венки
Героев ждут.
О Греция! Прекрасен вид
Твоих мечей, твоих знамен!
Спартанец, поднятый на щит,
Не покорен.
Восстань! (Не Греция восстань -
Уже восстал сей древний край!)
Восстань, мой дух! И снова дань
Борьбе отдай.
О мужестве! Тенета рви,
Топчи лукавые мечты,
Не слушай голосов любви
И красоты.
Нет утешения, так что ж
Грустить о юности своей?
Погибни! Ты конец найдешь
Среди мечей.
Могила жадно ждет солдат,
Пока сражаются они.
Так брось назад прощальный взгляд
И в ней усни.
Миссолонги, 22 января 1824
Примечания
Брат Терезы Гвиччиоли, Пьетро Гамба в своем "Описании последнего путешествия лорда Байрона в Грецию" (1825) пишет об этом стихотворении следующее: "Сегодня утром лорд Байрон вышел из своей спальни в комнату, где находились полковник Стенхоп и другие наши друзья, и, улыбаясь, сказал: "Вот вы как-то жаловались на то, что я теперь уже не пишу стихов. Сегодня день моего рождения, и я только что кончил стихи, которые, кажется, лучше того, что я обыкновенно пишу". Вслед за тем он прочел это стихотворение".
“Филики Этерия” (“Общество друзей” – с греческого языка)
Не совсем так. На самом деле - "Дружественная этерия (или сообщество)". Друзей было бы слово фИлон, а не филикИ. А вообще это сначала называлось Этерия тон филикон - этерия дружественных.
Князь Александр Ипсилантис-младший, в России Александр Константинович Ипсиланти (греч. Αλέξανδρος Υψηλάντης, рум. Alexandru Ipsilanti, 12 декабря 1792, Константинополь — 31 января 1828, Вена) — руководитель Греческой революции, национальный герой Греции, российский генерал.
А. Ипсиланти оставил российскую службу в чине генерал-майора.
Активное участие его в борьбе за независимость Греции началось с 1820 г., когда он, по совету своего друга И. Каподистрии (в то время министра иностранных дел России), принял предложение членов «Филики этерия» (Дружеского общества) сделаться её председателем. 6 марта 1821 г. Александр Ипсиланти, воспользовавшись смертью господаря Валахии и Молдавии Александра Суцо, с группой этеристов перешёл через Прут и призвал народ дунайских княжеств к восстанию против турецкого ига.
Здесь в одном абзаце ряд неточностей. Во-первых, Иоанн Каподистрия вероятнее всего ничего не советовал Ипсиланти (хотя и указал на него гетеристом как на наиболее подходящего кандидата). Самому Каподистрии главенство в Этерии предлагалось дважды, и он оба раза отказался - он считал момент неподходящим (вспомним международное положение после победы над Наполеоном: консервативные силы священного Союза намеревались играть роль международного жандарма), а также себя лично он исключал, потому что был министром иностранных дел России и не хотел подставлять царя. Впрочем. и отговаривать от восстания гетеристов он не стал. Но кандидатуру Ипсиланти гетеристы выбрали сами, и только после длительных мучительных поисков кандидатуры вождя. Ипсиланти же, когда ему предложили возглавить сообщество, с радостью согласился - с Каподистрией он по этому поводу не совещался. Каподистрия не был единоличным министром иностранных дел - он сотрудничал с графом Нессельроде. Впрочем, считается, что это именно Каподистрия стал автором наиболее важных статей конституции Республики Франция после Наполеоновских войн, преодолевшим здесь британскую реакцию. Александр Суцос умер 18 января 1821 г. - Александр Ипсиланти перешел Прут (границу России с Османской империей) только 22 февраля 1821 г. Решение об этом было принято, судя по письму Ипсиланти к своему другу Макрису в Одессу, 18 февраля 1821 г. Кстати - хотя Александрос Суцос, господарь Валахии, считался среди гетеристов предателем их планов, Михаил Суцос, господарь Молдавии, встал полностью на их сторону.
Александр Суцос умер 18 января 1821 г. - Александр Ипсиланти перешел Прут (границу России с Османской империей) только 22 февраля 1821 г. Решение об этом было принято, судя по письму Ипсиланти к своему другу Макрису в Одессу, 18 февраля 1821 г. Кстати - хотя Александрос Суцос, господарь Валахии, считался среди гетеристов предателем их планов, Михаил Суцос, господарь Молдавии, встал полностью на их сторону.
Отличные дополнения. Наверное, не противоречат более краткой инфе из Одесской "Филики Этерия":
6 марта 1821 г. Александр Ипсиланти, воспользовавшись смертью господаря Валахии и Молдавии Александра Суцо, с группой этеристов перешёл через Прут и призвал народ дунайских княжеств к восстанию против турецкого ига.
Вполне возможно, 22 (21-23) февраля 1821 и 6 (5-7)марта 1821 - это одна и та же дата, но по разному стилю, как ночь 25/26 октября 1971 и ночь 7/8 ноября 1917 г.
Сообщение отредактировал к дюкарев: 18.05.2012 - 12:34 PM
Вполне возможно, 22 (21-23) февраля 1821 и 6 (5-7)марта 1821 - это одна и та же дата, но по разному стилю, как ночь 25/26 октября 1971 и ночь 7/8 ноября 1917 г.
Так и есть. В то время, если я не ошибаюсь, разница календарей составляла 12 дней. Как раз разница между 22 февраля и 6 марта.
У вас описка - не 1971, а 1917 г.
Если я верно помню, Греция приняла григорианский календарь 1 марта 1923 г. ("только для политических поводов"), а Всемирный патриарший трон - 10 (23) марта 1924 г. Но в церкви остаются и сторонники старого стиля (Юлианского календаря).
Революция 1821 г. – один из поворотных пунктов во всей греческой истории, поскольку ее результатом стало рождение независимого греческого национального государства. Тем не менее, термин «революция 1821 года» довольно расплывчат и не имеет однозначного понимания в историографии, особенно греческой. Греческое слово επανάσταση может означать локальное восстание, государственный переворот и наконец, собственно революцию. Чаще всего под революцией 1821 г. понимают сразу все: и восстание греков на Пелопоннесе в марте 1821 г., и создание независимых органов власти, и попытки разрешения социальных противоречий. Но, помимо социального содержания, которое присутствовало в событиях в греческих землях 1820-х гг., революция носила также национально-освободительный характер, а ее затяжное течение (до 1830 г.) дает нам право говорить о войне за независимость.
Отсутствие в литературе единой оценки революции 1821 г. говорит о том, что это было многоплановое явление, характер которого менялся с течением времени. Нет также единой точки зрения на периодизацию революции. Некоторые историки считают началом революции восстание на Пелопоннесе в конце марта 1821 г., другие полагают, что начальным этапом революции нужно считать восстание в Дунайских княжествах под руководством А. Ипсиланти. Такая точка зрения имеет определенный смысл: оба восстания были в значительной степени подготовлены одной и той же конспиративной организацией – тайным обществом «Филики Этерия».
Уже сами участники революции пришли к выводу о том, что в период ее идейной подготовки в общественной мысли выделились два взгляда на пути достижения независимости. Первая точка зрения сводилась к тому, чтобы «улучшить и распространить образование путем учреждения школ везде, где жили греки и христиане на Востоке, так чтобы весь мир просветился и через греческое образование объединились дух и цель греков, и таким образом образовалось бы сильное государство с единой верой... А второе мнение, которое появилось после поражения Наполеона под Москвой, предполагало скорейшее восстание нации против турецкой тирании ради приобретения свободы, и для этого было решено учредить общество, которое называлось “Филики Этерия”, для распространения идеи восстания»1. Рассмотрим оба эти направления по порядку.
Первое направление можно охарактеризовать как просветительское или умеренное. Оно предполагало как необходимое условие просвещение народа, ибо для достижения независимости нужно вывести нацию из состояния дикости, в которое ее погрузило османское иго. Кроме того, без просвещения невозможно будет правильно распорядиться завоеванной свободой. Приверженцами этого направления можно считать греческих просветителей, а также И. Каподистрию, который, находясь на русской службе, не забывал и о патриотическом долге. В служебной записке 1811 г. Каподистрия высказывает свое мнение относительно мер, которые надлежит принять России, чтобы укрепить свое влияние среди греков. Во-первых, настроение греков во многом будет зависеть от чиновников, которые будут управлять отвоеванными у турок областями (напомним, что в 1811 г. шла очередная русско-турецкая война), а значит, местная администрация должна проводить политику покровительства грекам, нужно поощрять также расселение греков в Бессарабии и Крыму. Во-вторых, авторитет России в глазах греков возрастет, если русское правительство будет субсидировать греческих ученых, выплачивать им пенсии и поощрять их заслуги различными наградами, а также поспособствует созданию греческого училища и изданию газеты для греков2. Таким образом, предлагая русскому правительству покровительствовать просвещению греков, Каподистрия считал последнее самым насущным и важным для развития нации делом. Каподистрия также принимал активное участие в деятельности греческих просветительских обществ: он был членом «Литературного общества», функционировавшего в Бухаресте, «Филомусос Этерии» («Общество друзей муз»), созданной в 1815 г. в Вене и вынужденной из-за недоброжелательного отношения австрийских властей переехать в Мюнхен. Эти общества, к ним еще следует добавить «Филомусос Этерию», созданную в 1813 г. в Афинах, имели чисто просветительские цели: организацию и содействие греческим школам и на территории Османской империи, и в различных городах Европы, содержание способных студентов-греков, обучавшихся в европейских университетах, издание литературы на греческом языке. Среди сподвижников Каподистрии следует назвать Игнатия, митрополита Венгерского и Валашского, при помощи которого был создан греческий лицей в Бухаресте, а также «Литературное общество» валашского господаря Александра Суцоса.
К идее антитурецкого восстания Каподистрия относился отрицательно: он не одобрил программу «Филики Этерии», настаивая на просвещении народа как необходимой предпосылке освобождения3, и отказался возглавить это общество. В январе 1820 г. Каподистрия писал Петробею Мавромихалису о том, что в России знают о существовании «Филомусос Этерии» как просветительского общества и что греки себе очень навредят, если внушат Порте подозрения, что покровительствуемые «Этерией» школы – это рассадники освободительных идей4.
Путь к освобождению, выбранный Каподистрией, требовал много времени на подготовку и откладывал свержение османской власти на неопределенное будущее, поэтому те, кто стремился к скорейшему завоеванию свободы, сочли его неудачным. Их собственный путь можно назвать революционным или радикальным. Как мы видели, Фотакос привязывает его зарождение к поражению Наполеона под Москвой, но сам же он далее оговаривается, что первым идею освобождения революционным путем подал Ригас, однако из-за предательства не сумел ее осуществить5.
Сама идея восстания ничего нового в себе не содержала: греки восставали против турок чуть ли не с первого дня османского завоевания. В последний период османского ига крупнейшим восстанием было Орловское восстание 1769–1770 гг., принесшее грекам не только поражение, но и девятилетнее разграбление Пелопоннеса албанцами. Тем не менее, уже в 1789 г. греки опять были готовы восстать, как свидетельствует записка, поданная при Петербургском дворе П. Кирисом, Хр. Лазотисом и Н. Пангалосом6. В то же время воевал с турками на море Ламброс Кацонис, зачисленный на русскую службу. Позже, в 1808–1809 гг. вспыхнуло восстание фессалийских крестьян под предводительством Евфимия Влахаваса. Все эти факты свидетельствуют о том, что мысль о восстании никогда не покидала греков.
Тем не менее, именно Ригас называется «отважным мужем», который «задумал посеять в греческой нации вдохновенное желание свободы»7. Дело в том, что Ригас внес нечто новое в национально-освободительное движение. Помимо идеи общенационального восстания, Ригас выдвинул тезис о необходимости привлечения к борьбе за освобождение и других балканских народов. Но у проекта Ригаса есть серьезный недостаток – непоследовательность подхода к национальной проблеме: предполагая участие в восстании других балканских народов, Ригас в то же время мечтал о создании государства, в которой греки займут господствующее место, а остальные народы – подчиненное8. Такова важная особенность политической программы Ригаса.
Примечательна и его практическая деятельность: Ригас вошел в историю и как просветитель (он, например, переводил на греческий язык сочинение Монтескье «О духе законов»), но больше как революционер. Ригас ввел у греков практику организации тайных обществ для подготовки всеобщего выступления. Г. Л. Арш считает неоспоримым существование «Этерии» Ригаса9. Но, возможно, Ригас был не первым, кто создал тайное общество: есть сведения о существовании тайного общества в войсках валашского господаря А. Ипсиланти еще в 1780-е гг.10 Как бы то ни было, Ригасу не удалось даже приблизиться к реализации своих планов: он попал в руки австрийской полиции, которая выдала его туркам, и был казнен в 1798 г.11
Идея создания тайных обществ была довольно продуктивной: с начала XIX в. у греков, как грибы после дождя, стали возникать различные общества – и законспирированные организации, и легальные общества с просветительскими целями, которые часто использовались как ширма для революционной пропаганды (вспомним письмо Каподистрии П. Мавромихалису). Так, в 1806 г. возникло греческое тайное общество в Италии, в 1809 г. – «Грекоязычная гостиница» («Ελληνόγλωσσον Ξενοδοχείον») в Париже, в 1810 г. – «Литературное общество» в Бухаресте, в 1813 г. – «Филомусос Этерия» в Афинах, наконец в 1814 г. – «Филики Этерия» («Дружеское общество») в Одессе. Все эти общества внесли определенный вклад в подготовку национального освобождения, но наибольшую роль сыграло последнее – «Филики Этерия». Г. Л. Арш считает, что деятельность греческих тайных обществ начала века носила ограниченный характер в силу различных причин (малочисленность – во Франции, полицейский надзор – в Австрии), тогда как «Филики Этерия» повела подготовку к восстанию на ином уровне12.
«Филики Этерия» была основана в 1814 г. в Одессе выходцами из купеческой среды Афанасием Цакаловым, Николаем Скуфасом и Эммануилом Ксанфосом. Организационно общество строилось по примеру модных тогда в Европе конспиративных организаций, прежде всего масонских лож (членом одной из них был Ксанфос). В обществе были четыре степени посвящения, так что имена руководителей не были известны низшим членам. Целью общества провозглашалось свержение османского ига. Члены общества вербовались не только из российских греков, но по преимуществу в Константинополе и греческих провинциях Османской империи. Участники греческой революции высоко оценивали вклад «Филики Этерии» в дело национального освобождения. Фотакос, например, полагает, что она была заключительным звеном в цепи факторов, подготовивших освобождение13. Однако многие, прежде всего состоятельные, греки сомневались в том, что обществу удастся достичь своих целей. Для придания своей деятельности большего авторитета руководители общества решили заручиться поддержкой России. Но российское государство, разумеется, не могло оказать официальной поддержки заговорщикам, поэтому они распространяли слухи о том, будто бы царь Александр тайно покровительствует обществу. С той же целью этеристы постарались привлечь к сотрудничеству наиболее высокопоставленных греков в России и Турции. Возглавить общество предлагалось И. Каподистрии, вице-канцлеру Российской империи. Но он отказался.
Греческие патриоты не случайно основали «Филики Этерию» именно в России: после восстания 1770 г. там жило много греческих эмигрантов, и можно было готовить восстание, не вызывая подозрений14. Этеристы действительно были преемниками Ригаса и унаследовали от него не только методы борьбы, но и идеологию, хотя у них и отсутствовала четкая политическая программа. Этеристы полагали, что самое верное средство добиться свободы – это поднять общее восстание всех греков, поскольку просвещение народа в условиях ига они считали невозможным. А поэтому необходимо было навербовать как можно больше людей в областях с греческим населением. И в этом они преуспели. Они «объединили... почти всех прокритов и знатнейших из греков, и на всем почти Пелопоннесе никто из выдающихся иерархов, проэстов и прочих прокритов не оставался непосвященным»15. В отличие от тайных обществ начала века, «Филики Этерия» стала массовой организацией, объединявшей жителей многих областей и разных сословий. При этом необходимая конспирация соблюдалась благодаря иерархической структуре общества, строгому отбору кандидатов в его члены и клятве, приносимой при посвящении. Но возникает вопрос: как этеристам удалось получить столь широкую поддержку? Какие мотивы побуждали людей вступать в тайное общество?
Макриянис, которого посвятил в члены «Филики Этерии» один из его знакомых священников, отвечает на этот вопрос следующим образом: «Я искренне старался потрудиться для Отчизны и веры моей, чтобы Родина назвала меня не вором и разбойником, а чадом своим, а себя – матерью моей. Так я и потрудился»16. Также и Колокотронис предпочел вступить в тайное общество из патриотических побуждений и отклонил предложение своего бывшего начальника по английской службе Р. Черча17, ставшего генералом, приехать к нему в Неаполь и вновь служить под его началом18. И все-таки не патриотизмом объясняет английский исследователь Д. Дакин массовый характер «Филики Этерии»: «Главная причина успеха этеристов в проведении “предварительной мобилизации„ греческой нации заключалась в том, что они создали впечатление, будто их движению покровительствует Россия, будто его возглавляет не кто иной, как Каподистрия, и будто все предприятие имеет благословение патриарха»19.
Несмотря на то, что многие вожди греков преувеличивали свои силы и степень готовности к восстанию, они все же осознавали, что благоприятные условия для начала революции сложились во многом благодаря внешним факторам и политике европейских держав. Фотакос выделяет несколько обстоятельств, в наибольшей, на его взгляд, степени способствовавших созреванию освободительных идей среди греков. Во-первых, это покровительственная политика России, которая приютила многих греков после неудачного восстания 1769–1770 гг., а также дала возможность процветать их торговле20. Во-вторых, это провозглашение республики на Ионических островах и политика в отношении нее Англии, Франции и России. В-третьих, это стимулирующее влияние Великой Французской революции на экономический подъем и развитие национально-освободительной идеологии греков21.
Фотакос начинает заключительный этап национально-освободительного движения греков с поражения восстания 1769–1770 гг. на Пелопоннесе, когда стало ясно, что своими силами грекам не добиться независимости. Хотя они не оставляли мысль о том, «как лучше организовать народ на восстание против тирана», надежду на скорое освобождение подала им только Французская революция, в результате которой «наступило духовное пробуждение мира и греческое племя (φυλή) стало в достаточной мере просвещенным»22. Тогда греки «молили Бога, чтобы революционная Франция обратила свой меч против турок», и, казалось, освобождение было близко, но после прихода к власти Наполеона эти мечты рассеялись, и пришлось вернуться к мысли о том, как освободиться своими силами23. Таким образом, в главном, чего греки ждали от Французской революции, они были разочарованы. Но революция во Франции создала благоприятные условия для быстрого развития греческой торговли, ибо французская левантийская торговля была подорвана. Особенно заметно это стало после захвата Францией Ионических островов, что повело к резкому обострению франко-турецких отношений24, и египетского похода Наполеона. Порта приняла специальные меры, направленные в первую очередь против французских купцов: были увеличены пошлины на импорт и экспорт25.
Велико было и идейное воздействие Французской революции на развитие греческого национального самосознания. «Французская революция и Наполеон, по моему мнению, – говорит Колокотронис, – заставили мир открыть глаза. Раньше народы были невежественными, королей считали земными богами и обо всем, что бы ни делалось, говорили, что делается хорошо»26. Французская революция знаменовала наступление нового этапа в греческом Просвещении: когда во Франции идеи просветителей были реализованы в коллективном социальном действии, греческая интеллигенция получила толчок к новому творческому осмыслению этих идей, проекции их на национальную почву и созданию на этой основе собственных политических программ. Не без французского влияния у греков возникла идея создания тайных обществ.
Воздействием Французской революции объясняет Г. Л. Арш и деятельность Ламброса Кацониса (грека, находившегося некоторое время на русской службе) во время русско-турецкой войны 1787–1791 гг.27 Несомненно, завоеваниями революции во Франции вдохновлялась и деятельность Ригаса Велестинлиса. Но когда во Франции к власти пришел Наполеон, греки быстро ощутили развитие революции по нисходящей. Это было связано прежде всего с судьбой Ионических островов.
Возглавить основанную вскоре после разгрома Наполеона «Филики Этерию» согласился генерал Александр Ипсиланти. Он происходил из знатной фанариотской семьи и родился в Константинополе. Но в начале XIX в. его отец был вынужден бежать в Россию, где нашел теплый прием. Александр Ипсиланти закончил Кадетский корпус и принимал участие в наполеоновских войнах, в конце концов дослужившись до генерала от инфантерии. В одном из сражений он потерял руку, на что намекает Пушкин: «Безрукий князь друзьям Мореи из Кишинева уж мигал». Приход его к руководству «Филики Этерией» произошел в тот самый момент, когда Порта объявила беспощадную войну албанскому сепаратисту Али-паше Тепелене (начало 1820 г.). Ипсиланти считал, что нельзя упускать удобный случай и медлить с восстанием: с одной стороны, силы Порты были отвлечены на борьбу с мятежным сепаратистом, а с другой, численность этеристов слишком возросла, и руководство общества опасалось предательства. В связи с этим Ипсиланти запланировал восстание на осень 1820 г. Он уведомил об этом руководство константинопольской секции общества, предлагая ему организовать восстание в столице и на флоте и захватить город одновременно с его выступлением в Греции.
Осознавая всю рискованность своего предприятия, Ипсиланти обратился за поддержкой к сербскому правителю Милошу Обреновичу, но тот не только не оказал никакой помощи, но даже издал обращение к своему народу, призывая всех сохранять спокойствие и не поддаваться на авантюры греков. Другой источник помощи Ипсиланти видел в России. Но поскольку сомнения в том, что царь охотно окажет помощь греческим повстанцам, все же оставались, то Ипсиланти в конце концов решил первоначальное выступление организовать не в Греции, а в Дунайских княжествах и уже оттуда распространить восстание на греческие провинции Османской империи. Восстание в Дунайских княжествах должно было вызвать вторжение турок в Молдавию и Валахию, что нарушало русско-турецкие договоренности об их автономии. Ипсиланти надеялся, что этого царь не допустит и вступит в войну на стороне греков.
Ипсиланти очень торопился, опасаясь, что планы заговорщиков станут известны Порте. И не без основания: в рядах этеристов нашелся предатель, который выдал информацию о готовящемся в Константинополе восстании английскому посланнику, а тот незамедлительно сообщил об этом Порте. В результате были приняты меры предосторожности, известие о готовящемся в столице восстании греков стало одним из поводов для массовых репрессий в апреле 1821 г. Однако приготовления к восстанию шли медленнее, чем хотелось бы. Поэтому начать выступление удалось лишь весной 1821 г. 22 февраля (6 марта) 1821 г. Ипсиланти со своим отрядом форсировал Прут, имея в своем распоряжении всего лишь 4,5 тыс. чел, из которых около 700 составляли греческие студенты т. н. «Священной роты», остальные были сербами, болгарами, черногорцами и молдаванами. У Ипсиланти было всего 4 пушки и немного легкой кавалерии.
Между тем, в княжествах уже в январе того же года началось восстание влахов под руководством Тудора Владимиреску. Целью восстания было свержение власти фанариотов и проведение социально-экономических преобразований. Ипсиланти попытался привлечь Владимиреску к сотрудничеству, но тот не испытывал особого желания воевать за греков. Никаких существенных приобретений от совместного предприятия Ипсиланти ему не обещал. В результате Владимиреску выдал его планы туркам, и тогда отряду Ипсиланти пришлось выставить караулы и против влахов. В конце мая за сотрудничество с турками греки казнили Владимиреску.
Но судьба восстания Ипсиланти была уже решена. Ожидаемой помощи из России не последовало. На Лайбахском конгрессе Священного союза Александр I официально осудил предприятие Ипсиланти и лишил его генеральского чина. Под давлением Меттерниха царь также дал согласие на ввод турецких войск в княжества. Теснимый турками, Ипсиланти отступал к австрийской границе. Единственным приемлемым выходом в его положении была партизанская война, но ее приемами он не владел и решил дать генеральное сражение. Оно произошло у селения Драгачаны, где отряд Ипсиланти был разбит. Причиной этого стало не только численное превосходство турок, но и отсутствие дисциплины и единоначалия в лагере повстанцев. В результате они не смогли придерживаться ими же разработанного плана сражения, капитаны отдельных отрядов вступали в бой, когда им вздумается. После поражения при Драгачанах Ипсиланти попросил убежища в Австрии, но 15 июня он был арестован австрийскими властями и семь лет содержался под стражей в одной из венгерских крепостей. Его соратник Георгий Олимпиос не решился просить в Австрии убежища, поскольку был тесно связан с сербским национально-освободительным движением – он был побратимом Карагеоргия и после его смерти женился на его вдове. Олимпиос и его соратники окончили жизнь в бою с турками, взорвав себя.
Так окончилось идеалистическое предприятие Александра Ипсиланти. Никакой ожидаемой помощи он не получил ни от России, ни от балканских народов. Историческое значение этого выступление заключалось в том, что оно отвлекло внимание Порты от главного выступления греков на Пелопоннесе. Известно, что наиболее влиятельные члены «Филики Этерии» на Пелопоннесе просили Ипсиланти ускорить выступление, опасаясь, что турки примут превентивные меры и тем усложнят подготовку восстания28. Для руководства операциями в Морее Ипсиланти послал своего брата Димитрия, но тот прибыл на полуостров, когда восстание уже было в разгаре.
На самом деле турки в Морее и континентальной Греции видели гораздо большую опасность в действиях Али Янинского, нежели греков, хотя им было известно о существовании у греков тайного общества. В середине марта 1821 г. морейские турки решили собрать наиболее влиятельных греков на совет в Триполи, чтобы обсудить возможные действия против Али-паши и заодно иметь возможность взять в заложники местную греческую элиту, которую они подозревали в тайном сотрудничестве с албанским мятежником. В это время на Пелопоннесе еще ничего не знали о восстании Ипсиланти, но, ожидая подвоха, многие кодзабасы и епископы под различными предлогами отказались ехать в Триполи, а вместо этого собрались в монастыре Св. Лавры около Калавриты, где ожидали какой-либо информации о поддержке России, прежде чем принять окончательное решение о восстании29. В отличие от кодзабасов, клефтам давно уже не терпелось начать войну с турками, а некоторые из них были уверены в том, что успешное начало восстания обеспечит им поддержку извне.
После совещания прокритов и архиереев в Св. Лавре военные приготовления греков активизировались. Так как в деревнях их уже невозможно было скрыть, то с середины марта греки стали убивать местных турок по одному, чтобы те не донесли о готовящемся восстании наместнику в Триполи30. Тем не менее, турки не оставались в неведении о происходящем: уже в начале марта русский консул в Патрах И. Власопулос сообщал посланнику в Константинополе Г. А. Строганову о военных приготовлениях в Морее как с греческой, так и с турецкой стороны. Его донесение подтверждает также информацию о том, что турки созвали кодзабасов в Триполи в качестве заложников31.
Как пишет митрополит Герман, восстание началось стихийно, стычками с турками в отдельных городах32. Причем, по сообщению И. Власопулоса, вооруженный конфликт в Патрах начался с провокации турок: они подожгли два греческих квартала, и лишь на следующий день с гор спустились повстанцы33. В 20-х числах марта маниаты захватили Каламату и объявили о создании местного органа власти – Мессенской Герусии. Одновременно взялись за оружие греки в Калаврите, Патрах, Каритене, Востице, и к концу марта весь Пелопоннес был охвачен восстанием, в первой декаде апреля оно перекинулось на Фивы и Афины, а к концу мая распространилось на Этолию и Акарнанию.
Официальной датой начала восстания, отмечаемой ныне как День независимости Греции, стало 25 марта. Во многом этому способствовала т. н. легенда о Св. Лавре. Согласно легенде, 25 марта 1821 г., в день праздника Благовещения, Патрский митрополит Герман в Св. Лавре (монастырь южнее Калавриты) воздвиг хоругвь с шитым золотом изображением Успения Богородицы, принял присягу у добровольцев и повел их против турок в Калавриту. На самом деле в этом монастыре к 25 марта митрополита Германа уже не было, но он действительно выступил одним из вдохновителей восстания в Патрах. Кроме того, избрание днем празднования национальной независимости православного праздника Благовещения имело для греков двойной смысл: как некогда Архангел возвестил Богоматери о скором приходе Спасителя в мир, так и для греков этот день стал провозвестием национального освобождения.
В апреле восстали также Идра, Спеце и Псара, причем местные судовладельцы быстро снарядили собственный флот, который возглавил Якумакис Томбазис. Из других островов к восстанию присоединился Самос. Попытки членов «Филики Этерии» поднять восстание в Эпире, Македонии и Фессалии столкнулись с большими трудностями. Главная сложность состояла в том, что в этих областях греческое население не было преобладающим, поэтому оно не столь охотно откликалось на призывы к восстанию, опасаясь серьезного сопротивления со стороны турок. Некоторое брожение этеристам все же удалось посеять, но промедление с восстанием дало туркам возможность принять превентивные меры. Если быстро справиться с восстанием на Пелопоннесе не представлялось возможным, то в Македонии была проведена карательная экспедиция, в ходе которой греческому населению Салоник был нанесен такой удар, от которого оно не могло оправиться по меньшей мере полвека. Локальные восстания клефтов в Македонии были быстро подавлены, потерпела поражение попытка поднять восстание на Афоне. В итоге к лету 1822 г. Македония практически вышла из борьбы. И все же македонцы внесли свой вклад в общую победу: почти целый год они держали в напряжении значительные силы турок, которые в противном случае были бы использованы на Пелопоннесе. После подавления восстания в Македонии сохранившиеся греческие отряды продолжили войну в других восставших областях.
Рассмотрев более или менее подробно оба направления подготовки греков к восстанию, мы увидели, что второе было, несомненно, более эффективным, однако и первое внесло в общее дело свой вклад, хотя и менее заметный на первый взгляд. Фактически в лице первого направления мы имеем дело с развитием тех же тенденций в греческой общественной мысли, о которых подробно говорилось в предыдущей главе. Первое направление по сути было частью новогреческого Просвещения. Второе направление, испытавшее на себе значительное влияние европейских практик (тайные общества, идея восстания), все же было тесно связано с первым и не могло без него добиться сколько-нибудь значимого результата. Деятельность тайных обществ, как мы убедились, стала приносить ощутимые плоды исключительно в условиях широкой поддержки со стороны населения. Эта поддержка, в свою очередь, могла быть оказана только в результате развития национального самосознания, которое происходило на основе этноцентрического дискурса.
Революция или война за независимость?
На Пелопоннесе уже в первые недели восстания было уничтожено около 15 тыс. турок (из 45 тыс.), большинство оставшихся собрались под защиту крепостных стен Триполи. Им на помощь было послано несколько тысяч албанских мусульман. Осадившие город греки располагали 12 тыс. чел. Среди греческого командования не было единства. Формально возглавлял войска Дмитрий Ипсиланти, но поскольку капитаны клефтов (Колокотронис и Петробей Мавромихалис) хотели не просто взять город, а еще и пограбить его, то они уговорили Ипсиланти выступить навстречу движущимся турецким подкреплениям. В это время грекам удалось привлечь на свою сторону албанцев, и 23 сентября город был штурмом взят, затем последовало его разграбление и резня мирных жителей – турок и евреев. Жестокое обращение греков с пленными стало причиной упорного сопротивления турок, а пример Триполи отбил у жителей других городов желание добровольно сдаваться грекам.
Первый успех восстания объяснялся во многом тем, что Порта в силу благоприятных для греков внешних обстоятельств не смогла бросить силы на его подавление, а местные турки не ожидали столь мощного повсеместного выступления и поэтому в панике разбежались по деревням или заперлись в крепостях. Но стоило им оказать хотя бы небольшое сопротивление, как это сделало турецкое население г. Лала – и в панике бежали уже греки. Главной ошибкой греков было то, что они «долго не могли приучиться к дисциплине, требуемой организованной армией, правильное военное устройство было им совершенно чуждо, а прежние успехи разбойничьих шаек, клефтов и арматолов убеждали их, что только подобною войною смогут они достигнуть торжества над неприятелем»34. Вначале у греков отсутствовало единое командование: каждая деревня имела своего капитана, а верховное командование не доверяли никому, и только в Каритене верховодили Делиянисы. Постепенно на первый план выдвинулись самые храбрые и опытные капитаны – маниаты Кирьякулис и Илиас Мавромихалисы, леондариты и мессенцы подчинились Анагностарасу (Анагностису Папагеоргиу) как старейшему (ему было 60 лет) и наиболее опытному35. Гладко причесанные официальные истории революции предпочитают умалчивать об этой неприятной стороне событий, но в мемуарах участников революции содержатся такие подробности, которые указывают, что отсутствие дисциплины и единого военного руководства вело к самым пагубным для греков последствиям. Например, узнав о приближении с материка войск под командованием Юсуф-паши, патрские военачальники выслали 400 дозорных охранять дорогу и велели доложить, если Юсуф пойдет на Патры. «Однако назначенные охранять дорогу оставались там только еще один день, а потом дезертировали и вернулись в Патры, не уведомив военачальников, чтобы они послали других охранять дорогу; по причине этого дезертирства начался грабеж, поэтому турки без труда прошли; а остальные (греки. – О. П.) отправились по домам; таким образом, толпа, собравшаяся из деревень епархий Калавриты, Патр и Востицы, которая составляла войско, люди бедные и подлые, предалась грабежу, не думая больше ни о чем, а военачальников не слушались, так что не было больше ни порядка в делах, ни воодушевления народа»36. Современники вспоминали даже о том, что выставлялись специальные кордоны для задержания дезертиров37. Еще один пример того, как греки не сумели воспользоваться складывавшимися в их пользу обстоятельствами: «Известие о падении Триполи (23 сентября 1821 г. – О. П.), распространенное по всем гарнизонам Пелопоннеса, вызвало большое смятение среди врагов, так что если бы они (греки. – О. П.) сразу двинули войска, которых собралось там свыше 20 тысяч человек, в осажденные крепости, то добились бы больших успехов и пользы; но все были заняты добычей и более сильные грабили то, что принадлежало слабым, без соблюдения порядка и права»38. Из-за отсутствия единства греков турки без боя взяли Коринф и была снята осада Патр39.
В значительной мере причиной отсутствия единства среди греков было традиционное соперничество между кланами и жителями разных областей. «В патриотизме своем грек не обнимал Отечества в широком смысле слова, он отличался всегда привязанностью к известной местности, к родному городу или селению, в котором сосредоточивались все его интересы»40. Благодаря этому стало возможно, например, то, что кодзабасы Этолии и Акарнании к своей выгоде задержали восстание в этих областях до 24 мая41. «Подобно и некоторые месолонгиты, находя момент подходящим, чтобы извлечь выгоду, доставляли продовольствие врагам в Патрах и имели с ними тесную связь, занимаясь торговлей и покупая трофеи за небольшую цену, и наслаждаясь несчастьем других»42. Местным патриотизмом объясняет неповиновение Колокотрониса греческому правительству Д. Эниан: когда правительство послало его в Западную Грецию, где он был нужен, Колокотронис не послушался, так как «был сверх меры пелопоннесцем»43. Аналогичную характеристику дает Колокотронису К. Метаксас: «Колокотронис был доблестным воином, благородным и отличавшимся гражданскими добродетелями, но имел много слабостей и, между прочим, чрезмерную преданность интересам Пелопоннеса, которые он отделял от интересов остальной Греции»44.
Отсутствие единого руководства подталкивало особо отчаянных бойцов пускаться на авантюры. Так, весь цивилизованный мир в 1822 г. ужаснулся бесчеловечности турок, устроивших жестокую резню на Хиосе. Однако из описания одного из современников создается впечатление, что разорение острова явилось следствием безответственной провокации. Местные прокриты были в хороших отношениях с турками, да и все жители острова не бедствовали, поскольку на Хиосе находились мастиковые сады султанского гарема. Поэтому местные кодзабасы пришли в замешательство, когда группа добровольцев с Самоса во главе с Ликургом Логофетом решила «помочь» им сделать революцию. Прибытие самиотов и поднятие флага восстания не сулило жителям Хиоса ничего хорошего, ибо турецкий флот как раз в это время готовился к выходу из Дарданелл. Естественно, при приближении турок самиоты предпочли убраться восвояси, а далее произошло то, чему посвящена известная картина Э. Делакруа. Интересно, как оценивали эти события сами греки: «Кажется, этот Логофет, сговорившись с некоторыми из хиосцев и собрав вооруженных людей на Самосе, переправился на Хиос, чтобы поднять там восстание, но когда показался вражеский флот, то он, захватив своих сторонников, вернулся на Самос. Таким образом, из-за своего неразумного поведения он стал главным зачинщиком происшедших на острове грабежей, резни и пленения»45. После этих событий Ликург Логофет был взят под стражу самими греками, и уполномоченным греческого правительства было поручено решить вопрос о его судьбе. Уполномоченные решили отпустить Логофета на свободу46. Хиосские события негативно повлияли на отношение к восстанию жителей других островов. Их уверенность в благополучном исходе борьбы с турками была сильно поколеблена47.
Успехи греков на Пелопоннесе стали возможны благодаря тому, что значительные силы турок был отвлечены в Македонию, а также Эпир, где главную угрозу Порта видела в действиях Али Тепелены. Узнав о восстании греков, Али послал в их лагерь своего секретаря Алексиса Нуцоса с предложением о сотрудничестве. Али уже давно поддерживал с греками тесные связи, его двор в значительной степени также состоял из греков (придворным врачом Али был, например, И. Колеттис) и стал одним из центров возрождения греческой культуры. План Али предполагал создание в конечном счете независимого греко-албанского государства под верховной властью янинского паши. Но греков этот вариант не устроил, тем не менее, в августе 1821 г. между греками, сулиотами и албанцами было подписано соглашение о сотрудничестве. Греки обязались помочь Али в борьбе с турками, а он за это должен был освободить подчиненные ему греческие деревни. Однако это соглашение продержалось недолго. Туркам удалось его разрушить, убедив албанцев в том, что греки не будут соблюдать их интересы. Действительно, узнав о разрушениях греками мечетей, а также о том, что они испытывают трудности с боеприпасами и продовольствием, албанцы перешли на сторону турок и выступили против сулиотов, но те уже успели добраться до Сули. После этого основной удар турок пришелся по Али-паше. В начале 1822 г. он был разгромлен и убит. Теперь основные силы султана могли быть направлены на Пелопоннес.
За это время грекам удалось укрепить свои позиции на Пелопоннесе и создать первые независимые органы власти. Одной из первых после взятия Каламаты была создана Мессенская Герусия. Затем местные органы власти, состоявшие по преимуществу из кодзабасов, представителей духовенства и отчасти военачальников, появились в других частях Пелопоннеса и материковой Греции. В конце мая в Кельтченском монастыре состоялось собрание кодзабасов с участием маниатов. На нем была достигнута договоренность о создании на Пелопоннесе единого органа власти – Пелопоннесской Герусии со сроком полномочий до взятия Триполи, после чего предполагался созыв Национального Собрания.
Уже на этом этапе революции выявились серьезные политические разногласия в лагере повстанцев, которыми и был вызван созыв Кельтченского собрания. Кодзабасы, представлявшие до этого момента крупнейшую политическую силу в греческом лагере, теперь стали опасаться, что их авторитет может быть оспорен военачальниками (капитанами), влияние которых сильно возросло после того, как они в середине мая выиграли первое крупное сражение при Вальтеци. Если в начале восстания капитаны не имели политической самостоятельности и действовали как наемные руководители вооруженных отрядов, финансируемых кодзабасами, то теперь они могли существовать уже не за счет жалованья, но и за счет военной добычи. В результате крупнейшие капитаны превратились в самостоятельную политическую силу, которая стала соперничать с кодзабасами в борьбе за власть. В политической жизни еще не независимой Греции стали образовываться первые группировки. Среди капитанов вскоре выдвинулся Феодор Колокотронис, благодаря своим военным и политическим талантам быстро занявший положение бесспорного лидера пелопоннесских военачальников. Этот человек-легенда получил в народе прозвище Γέρος του Μοριά48.
Теперь среди греческой верхушки начались разногласия, обусловленные уже не местным самолюбием и неорганизованностью, а борьбой за власть. С другой стороны, противоречия в обществе, вылившиеся в социальные конфликты во время войны за независимость, существовали еще в период турецкого владычества, поэтому, вполне возможно, местный патриотизм служил в какой-то мере прикрытием для честолюбивых притязаний кланов и отдельных личностей как из числа кодзабасов, так и капитанов (Делиянисы, Мавромихалисы, Петимезасы, Одиссей Андруцос и др.).
Один из первых конфликтов, имевших ярко выраженные черты борьбы за власть, был связан с упомянутым выше Кельтченским собранием. Папафлессас, известный своей неприязнью к прокритам еще с дореволюционного времени, стал открыто выражать недовольство их политикой: «Когда было организовано Кельтченское собрание, он, проходя через некоторые деревни епархии Каритены, называл всех вообще кодзабасов туркофилами и всячески ругал их»49. По этому поводу Папафлессас даже поссорился с К. Делиянисом. Тогда последний назвал его лжецом, как передает этот инцидент Фотакос, поскольку, будучи эмиссаром «Филики Этерии», Папафлессас обещал помощь со стороны России, которой не было. В ответ Папафлессас назвал Делияниса туркофилом, после чего оба схватились за пистолеты и их едва разняли. Папафлессасу даже пришлось спасаться бегством под защиту Колокотрониса50. Конечно, достоверность этого конкретного случая вполне может быть поставлена под сомнение, если исходить хотя бы из характера самого источника. С другой стороны, само появление в тексте «Воспоминаний» Фотакоса этого эпизода и отношение к нему автора как к чему-то вполне естественному свидетельствуют о многом. Этот случай показателен в двух аспектах: во-первых, как реакция капитанов на попытку кодзабасов оттеснить их от власти, а во-вторых, как яркая иллюстрация уровня политической культуры руководителей национально-освободительной борьбы. Последнее обстоятельство не могло ускользнуть от внимания дотошных европейских филэллинов: полковник Вутье, например, пишет, что для грека не было ничего необычного в том, чтобы вспылить по малейшему поводу и убеждать своего оппонента с помощью физической силы51. Необходимо отметить также, что в тот момент капитаны, в отличие от кодзабасов, не были политически организованными, и это дало возможность последним создать Герусию в обход капитанов. Данное соображение подтверждает также совершенно нейтральная характеристика, данная Колокотронисом Кельтченскому собранию52.
Судя по отзывам современников, созданная на этом собрании Герусия не обладала реальной властью. Уже первые указы ее ни во что не ставились, потому что, как полагали некоторые, «выбор правителей не был произведен общественным мнением»53. Герусия должна была стать единым руководящим центром, регулировать финансовые вопросы, решать проблемы снабжения восставших регионов, а также попытаться наладить контакты с европейскими державами. Деятельность этого прототипа революционного правительства оказалась парализованной соперничеством отдельных личностей, которое начинало приобретать черты борьбы различных группировок. Но ни одна из них не имела четких представлений о том, каким должно быть социально-политическое устройство независимой Греции. Для большинства кодзабасов не было необходимости менять что-либо в социально-экономическом строе, их вполне устроили бы турецкие порядки, но без турок. Некоторые капитаны также удовлетворились бы этими порядками, но при условии, что кодзабасы поделятся с ними землей и властью. Другие капитаны выступали как выразители интересов более бедных слоев, нуждавшихся в перераспределении собственности на землю. Ни одна из этих группировок не имела конкретной политической программы.
Но ситуация этим не исчерпывалась. Вскоре после начала восстания на Пелопоннес стали прибывать представители фанариотской аристократии, которые не имели ни связей среди местной верхушки, ни опыта ведения партизанской войны. Зато у них имелся опыт придворных интриг и они были в наибольшей степени проникнуты западными либеральными идеями, каковые и намеревались воплотить в жизнь в независимой Греции. Одной из первых ласточек этой весны стал младший брат Александра Ипсиланти Дмитрий.
Д. Ипсиланти, приехавший на Пелопоннес в начале июня, вначале был принят хорошо, члены Герусии подготовили ему помпезную встречу в Астросе, «весь народ радовался его прибытию, возлагая на него большие надежды»54. Во время этой торжественной встречи было зачитано вслух письмо князя Александра Ипсиланти, в котором он рекомендовал своего брата и назначал его полномочным представителем Исполкома Архи (руководящего органа «Филики Этерии». – О. П.)55. Таким образом, вновь прибывшие из-за границы господа решили воспользоваться плодами чужого труда и захватить власть, опираясь на авторитет легендарного Александра Ипсиланти. «Они потребовали упразднить созданную за несколько дней до этого Герусию и организовать управление каким-либо другим образом и под другим названием... И тотчас же начались ссоры и разногласия, и препирательства с каждой стороны»56.
Исчерпывающую характеристику деятельности Д. Ипсиланти дал историк Дионисий Коккинос: «Он имел целью последовать программе своего брата Александра, получившего в Дунайских княжествах всю власть. Однако, хотя Д. Ипсиланти имел теоретическое образование и лучшие намерения, он не обладал опытом политической жизни, который заставил бы его понять, что не везде подобная программа осуществима, что перед ним страна с иной политической и социальной действительностью, что на Пелопоннесе есть класс, обладающий политической силой, приобретенной уже в период турецкого господства, и этот класс после падения турецкой власти естественно должен был попытаться усилить свои позиции и стремился стать наследником уничтоженной власти, что и предполагал сделать через Герусию, и что только разработанная тактика и дипломатичность – чем воспользуется позже А. Маврокордатос – могли привести к намеченной цели»57.
В связи с приездом Д. Ипсиланти на Пелопоннес следует сделать еще одно замечание. В поисках причин междоусобиц, терзавших греческое общество на протяжении всей войны за независимость, некоторые жители материковой Греции пришли к выводу, что причиной всех зол стало прибытие в восставшие регионы греков из Европы, которые и положили начало формированию политических группировок. Выразителем этой точки зрения является Макриянис. Он описывает идиллическую картину «согласия, единодушия и братства», которую испортило прибытие соплеменников из Европы. К их числу Макриянис относит и фанариотов (Маврокордатос и его окружение), но, вопреки фактам, включает Д. Ипсиланти в число местных патриотов и ревностно его защищает58. Столь явную необъективность Макрияниса можно объяснить лишь тем, что в ходе политической борьбы Д. Ипсиланти оказался в лагере капитанов. Напротив, обвинению фанариотов, греков диаспоры, принявших участие в борьбе за власть, а с ними и кодзабасов во всех смертных грехах посвящен длинный патетический монолог Макрияниса59. Деление на местных и приезжих действительно имело место. Любопытный случай приводит К. Метаксас, попытавшийся выступить посредником в конфликте между Колокотронисом и центральным правительством (лето 1822 г.): «Добившись встречи с Колокотронисом наедине, я тщетно пытался его убедить до тех пор, пока он не был вынужден мне сказать, что, поскольку я воспитан в Европе и принадлежу к благородной семье, то не могу знать всего коварства пелопоннесцев»60. Причина описанного явления кроется не только в местном патриотизме и честолюбивых устремлениях отдельных личностей. 1821–1822 гг. – время приезда в Грецию интеллектуалов из Европы: представителей диаспоры, получивших европейское образование выходцев с Ионических островов, фанариотов из окружения А. Кораиса, митрополита Игнатия Валашского и Венгерского и др. Они олицетворяли собой модернизаторское направление в греческой общественно-политической мысли, поскольку именно им, как справедливо отмечает греческий исследователь Н. Диамандурос, принадлежит программа создания государства западного образца на освобожденных греческих землях61. Эта программа предусматривала создание конституционного и правового государства, а в этом случае традиционная греческая элита – как кодзабасы, так и капитаны – утратила бы возможность контролировать соответствующие институты власти. Таким образом, приехавшие из Европы греки волей-неволей внесли коррективы в расстановку политических сил. В этом кроется одна из причин острого конфликта Д. Ипсиланти с кодзабасами, закамуфлированного как столкновение «Филики Этерии» с консервативной оппозицией. Подливало масла в огонь и соперничество честолюбий. И под знамя Д. Ипсиланти собирались в основном приезжие.
После падения Триполи в сентябре 1821 г. начался новый этап политической борьбы, поскольку кончился срок полномочий Кельтченской Герусии и встал вопрос о созыве Национального Собрания. Военные успехи укрепляли авторитет капитанов, которых пытались перессорить прокриты62, Д. Ипсиланти пробовал спасти свое положение. Поскольку предполагаемое Собрание должно было стать общенациональным, то на данном этапе в борьбу включился представитель знаменитого рода из Фанара, племянник валашского господаря Карадзаса Александр Маврокордатос. Прибыв вначале на Пелопоннес, он понял, что здесь уже и без него хватает претендентов на власть, и тогда отправился в Западную Грецию, где ситуация в этом смысле была более благоприятной. Местные капитаны приняли его, рассчитывая на привезенные им деньги, а кодзабасы надеялись, что он сможет поставить капитанов под контроль. В начале июля Маврокордатос приехал в Месолонги и там ему удалось организовать местное правительство – Герусию Западной Греции, действовавшую на территории Этолии и Акарнании и фактически находившуюся под контролем капитанов. В Восточной Греции аналогичную роль сыграл другой фанариот – Ф. Негрис. Он возглавил местный орган власти – Ареопаг, юрисдикция которого распространялась на Аттику, Беотию, Фокиду и Фессалию.
В период подготовки революции Маврокордатос вследствие политических осложнений был вынужден покинуть Константинополь и уехал в Россию, где «получал милости от русских», потому что «называл себя князем»63. Прокриты обрадовались его приезду, так как хотели противопоставить его Ипсиланти, их привлекали ум, способности и опыт Маврокордатоса, «качества, которых не хватало Ипсиланти»64. Маврокордатос приехал в Грецию с собственной политической программой, которая предусматривала создание не единого греческого государства, а отдельных княжеств: на островах, двух на материке, одного на Пелопоннесе. Эта программа не вызвала восторга среди греков65, но зато была близка к первому проекту решения греческого вопроса, выдвинутому европейской дипломатией (план Татищева). Маврокордатос был, безусловно, умнее и способнее Ипсиланти, но вначале ему тяжело было справиться с последним, поскольку Ипсиланти тогда еще всеми признавался эмиссаром своего брата, главы «Филики Этерии», и поэтому, как утверждает К. Метаксас, считался руководителем восстания на Пелопоннесе66. Тогда Маврокордатосу «пришло в голову сговориться с прокритами... чтобы воспрепятствовать планам Ипсиланти, и это стало первой причиной конфликта между прокритами и военачальниками, который повлек за собой немало пагубных последствий»67. Маврокордатос хотел также использовать отряд кефалонцев во главе с Матаксасами в качестве пешек в своей игре, но К. Метаксас утверждает, что вовремя понял, в чем дело, и сумел избежать сетей Маврокордатоса68. Враждебно настроен по отношению к Маврокордатосу Макриянис, он осуждает интриги изворотливого политика против капитанов: «Сиятельный Маврокордатос, и он, фанариот, был согласен с планом разделаться с военными»69.
В отличие от местных группировок капитанов и кодзабасов, Маврокордатос предложил план политического устройства освобожденных территорий, который и был вынесен на обсуждение Кельтченского собрания. Его проект предусматривал создание представительного органа из числа кодзабасов Пелопоннеса и других районов. Исполнительным органом должна была стать герусия из 24 человек во главе с Дмитрием Ипсиланти и со сроком полномочий в один год (таким образом был достигнут компромисс между Маврокордатосом и Ипсиланти). Местное управление должно было находиться в руках специальных должностных лиц – эфоров, также назначавшихся на один год. Этот план был достаточно хорош, но имел серьезный недостаток: он почти не учитывал интересы капитанов. В ответ они выступили с протестом и даже пригрозили перерезать всех кодзабасов. В результате и появилась та самая Пелопоннесская Герусия, фактически реанимировавшая одноименный орган эпохи османского владычества. Военные таланты Маврокордатоса оказались куда менее значительными: в июле 1822 г. в печально знаменитой битве при Пета из-за его неумелого руководства погибли почти все европейские филэллины, которые в качестве добровольцев приехали сражаться за свободу Греции.
В лице Маврокордатоса Д. Ипсиланти приобрел сильного и опытного противника. Формальная причина столкновения между ними заключалась в отношении к «Филики Этерии», но фактически решался вопрос о власти. Ипсиланти заявил, что Маврокордатос принижает значение «Филики Этерии» и хочет подорвать ее влияние. На это хитрый фанариот ответил, что связь нации с тайным обществом внушает европейским монархам подозрение в связях с европейскими карбонариями и они «называют это справедливое восстание против тирана разбойничьим мятежом»70. Поэтому необходимо исключить всякое упоминание о «Филики Этерии». Для Ипсиланти это означало конец его честолюбивых замыслов. На I Национальном Собрании его избрали председателем Законодательного корпуса; «чтобы избежать будущих осложнений»71. Но это было уже поражение и лично Д. Ипсиланти, и «Филики Этерии». Маврокордатос играл первую скрипку на I Национальном Собрании (декабрь 1821 – январь 1822 г.) и возглавил первое греческое правительство.
Однако это «правительство, пребывая в Коринфе, не вело почти никакой работы как потому, что большая часть членов кабинета отсутствовала, так и из-за беспорядка, производимого солдатами, так как там собралось очень много народу и каждый требовал права на трофеи; поскольку каждый почти час происходили новые смуты и препирательства об этом, правительство оставалось в нерешительности, не будучи в состоянии навести порядок»72. Другая причина бездействия – отсутствие денег. Поэтому неудивительно, что «местные администрации совершенно не подчинялись Национальному Правительству, но каждая поступала, как считала нужным, и совсем не обращала внимания на общие распоряжения»73. Это правительство попросту разбежалось, когда возникла угроза нового вторжения турок74: летом 1822 г. Порта бросила на подавление восстания греков сразу два экспедиционных корпуса. Из Западной Греции шел Омер Врионис, ставший пашой Янины после поражения Али Тепелены, но особую опасность для греков представляли турецкие войска, которые вел из Ларисы Махмуд-паша Драмалис, заменивший на посту сераскира Румелии Хуршид-пашу.
К моменту созыва II Национального Собрания (1823) фактически распалась и часть местных органов власти, а деятельность другой их части была парализована капитанами75. «Правительство 1822 г. и местные герусии, – делает вывод Фотакос, – оказались неспособными управлять греками и вносили разногласия, как выяснилось потом»76. Лицо национальной власти спасли члены Законодательного корпуса, бежавшие при приближении турок из Аргоса в Триполи, где они «стали активно работать, обеспечивая войска боеприпасами и провиантом»77. Деятельность центрального и местных органов власти никак не могла наладиться во многом из-за того, что лагерь восставших раздирался внутренними противоречиями. Прокриты ревниво следили за успехами капитанов и, по мере того, как возрастал авторитет последних, начали подозревать их в намерении захватить власть. Уже после взятия Триполи «они задумали это предупредить и привлечь войско на свою сторону, чтобы ослабить власть капитанов и сорвать планы Ипсиланти, которого они считали заодно с капитанами»78.
Осуществить задуманное они пытались самым простым способом – перессорив капитанов между собой, тем более, что подозрения их усилились ввиду угрозы нашествия Драмалиса79. Перессорить капитанов не составляло большого труда, поскольку среди них и так не было единства: Фотакос упоминает о начале разногласий между капитанами еще летом 1821 г.80 Правда, среди прокритов также имелись расхождения во мнениях, но в более умеренной форме81. Это признает и сторонник кодзабасов митрополит Герман: «Солдаты Пелопоннеса, несмотря на то, что были и мужественны, и опытны, и послушны, оставались в бездействии, потому что были раздираемы несогласиями прокритов»82. Но разногласия капитанов доходили до крайностей: «Зависть капитанов друг ко другу достигла такого уровня, что они не только не заботились о том, чтобы укрепить свои силы для отражения врага, но некоторые из них решились на ужаснейшее и беззаконнейшее дело – ввести врагов в Отечество»83. Когда правительство узнало о масштабах раздоров, оно отправило к капитанам своих посредников, однако примирения не получилось, поскольку капитаны враждовали из-за самого главного – кому возглавлять войска84. Не гнушались даже убийствами: во время ссоры, произошедшей при осаде Патр, был убит капитан Панайотис Карадзас, после чего его сторонники в страхе разбежались и лагерь осаждавших развалился85. Однако, каков бы ни был непосредственный повод для снятия осады, несомненно одно: поведение и прокритов, и капитанов во время этой «странной» осады мотивировалось не интересами спасения Отечества, а их личным честолюбием. Борьба за власть заслоняла собой необходимость войны с турками.
Иначе обстояло дело на островах. Местные прокриты были гораздо меньше заинтересованы в восстании, чем кодзабасы материковой Греции (см. пример Хиоса). О том, что островные прокриты сознательно препятствовали расширению восстания, пишет К. Метаксас, который одобряет действия прокритов Пелопоннеса. Метаксас был послан греческим правительством поднять восстание на островах и организовать там революционное управление, поэтому он на собственном опыте почувствовал сопротивление местных прокритов. Когда началась экспедиция Драмалиса и над Пелопоннесом нависла реальная угроза, Метаксас находился на Санторине. Местные прокриты тут же упрятали его за решетку, чтобы выдать туркам. Метаксас также приводит письмо, присланное по этому поводу на Санторин кодзабасами другого острова: «Вы хорошо поступили, что схватили К. Метаксаса: корабли Мехмет-Али (капудан-паши. – О. П.) приближаются к нашему острову, так что, выдав Метаксаса туркам, мы сможем спасти нашу родину и сами покажем себя как верные райя. Мы поставим в известность прочих прокритов нашего острова и западных (представителей европейских держав. – О. П.) о том, как нам всем собраться... и подумать об этом деле»86.
Если на островах преобладающим было влияние прокритов (или судовладельцев), то на Пелопоннесе и в материковой Греции кодзабасы имели достойного противника в лице капитанов. На Пелопоннесе из числа капитанов выдвинулся Ф. Колокотронис, чье влияние особенно возросло после разгрома войск Драмалиса при Дервенакиях (август 1822 г.). Интересно посмотреть, как оценивает военную и политическую деятельность Колокотрониса представитель противоположной политической группировки митрополит Герман. Он старался быть объективным, высоко отзываясь о воинских подвигах Колокотрониса. Например, когда невдалеке от лагеря Колокотрониса турки навязали грекам сражение и те отступали, «Колокотронис проявил... мужество и находчивость... он тотчас двинулся туда с немногими находившимися рядом солдатами, подошел к месту сражения, воодушевил бегущих греков, собрал рассеявшихся и настолько поднял их боевой дух, что они как львы устремились на врагов, обратили их в бегство и преследовали вплоть до города»87.
Однако поскольку Колокотронис был наиболее известным и влиятельным из капитанов и предъявлял наибольшие претензии на власть, то митрополит Герман подробно освещает всю вредоносную, по его мнению, деятельность этого капитана. Вначале он потребовал назначения командующим осадой Патр, потом стал брать на себя полномочия гражданской власти, например, освободил от налогов народ в Каритене, чтобы привлечь его на свою сторону88. И вообще, с негодованием пишет митрополит Герман, «Колокотронис создал такую дурную репутацию правительству, что народ поносил его (правительство. – О. П.), воображая миллионы, которые якобы прикарманили члены правительства, коим народ грозил всеми возможными карами»89. Потом Колокотронис добился от правительства звания главнокомандующего, чем были недовольны Д. Ипсиланти, Петробей Мавромихалис и другие капитаны, а прокриты использовали этот случай для ослабления их единства90. Когда в ноябре 1822 г. грекам удалось захватить Навплио, воспользовавшись беспечностью турок, то Колокотронис единолично, не дожидаясь правительственных указов и уполномоченных, поспешил принять капитуляцию. Более того, Колокотронис назначил начальником гарнизона верного себе Плапутаса, чтобы в городе без его санкции не могло собраться Национальное Собрание91. Этими действиями Колокотронис открыто противопоставил себя правительству, которое вынуждено было в течение трех недель вести переговоры с Плапутасом, чтобы он пустил в Навплио кодзабасов. Но так как все попытки договориться не увенчались успехом, было решено созвать Национальное Собрание в Астросе92. Сам Колокотронис представляет дело так, будто бы кодзабасы боялись собираться в Навплио, так как «во-первых, там был гарнизон, и во вторых, это был мой гарнизон»93, как утверждает он.
Этим поведением «были недовольны и капитаны, которые, подвергаясь опасности, вели осаду, и все прокриты». Чаша их терпения переполнилась и было решено «всеми способами вести борьбу против этого надменного человека»94. Однако прокриты понимали, что Колокотронис обладает значительной силой, и делали попытки пойти с ним на компромисс. Так, летом 1822 г. митрополит Герман, прибыв в Триполи, куда еще раньше приехал Колокотронис, сняв осаду Патр, увидел огромную популярность последнего среди солдат и стал убеждать его немедленно выступить против турок, обещая грядущую славу, так как в тот момент «никто не принес бы большую пользу Отечеству»95. Колокотронис внял призывам митрополита Германа и других посланцев правительства (в том числе Метаксаса) и отправился сражаться с Драмалисом. Итак, мы видим, что, признавая неоспоримые заслуги перед Родиной Колокотрониса-военачальника, митрополит Герман считает, что Колокотронис-политик действовал в ущерб национальным интересам.
Приблизительно такие же отношения, как у Колокотрониса с центральным правительством на Пелопоннесе, складывались у Одиссея Андруцоса с Ареопагом в материковой Греции. Об этом подробно писал Макриянис, аргументация которого очень напоминает рассуждения Фотакоса. «Я относился к Одиссею враждебно: он хотел меня убить», – пишет Макриянис, но, несмотря на это, признает его заслуги как военачальника, всячески ругая при этом ареопагитов, которые для укрепления своей власти веяли семя раздора между капитанами «в тот момент, когда Драмалис и другие паши с тысячами солдат угрожали несчастной Родине»96. «Друзья ареопагиты испугались, что с вторжением Драмалиса нам придет конец, и не прочь были оказать туркам услугу, позволив им убить руководителей, и лишиться тем самым войска (собранного для борьбы с Драмалисом. – О. П.), и тогда они чувствовали бы себя в полной безопасности, как в те времена, когда они были как эфенди рядом с турками»97. Макриянис передает один любопытный разговор, состоявшийся между Одиссеем и Д. Ипсиланти. Когда Одиссей пожаловался на свои трения с Ареопагом, Ипсиланти ответил, что ему это знакомо, так как он сам был членом правительства, но сбежал оттуда из-за препятствий, чинимых корыстолюбцами, чтобы защищать Родину и от внешних, и от внутренних врагов98. Под внутренними врагами разумеются кодзабасы, в данном случае ареопагиты, которые прислали капитану Никитасу письмо, где предлагали ему убить Одиссея, за что обещали полномочия главнокомандующего в Восточной Греции. Никитас отказался это сделать, и тогда гонец открылся ему и посвятил его в планы ареопагитов: «они хотят убить вас всех по одному и поставить на ваше место своих людей», посоветовав Никитасу предупредить о коварных планах прокритов других капитанов99. Макриянис ни в коем случае не желает оправдывать действия ареопагитов: «Этих хороших патриотов мало заботило, что Отечество в опасности. И если Одиссей был плохой, то они, как знающие, могли бы давать ему советы, чтобы и он стал хорошим, и мучения Родины уменьшились бы»100. Для Макрияниса, пером которого чаще двигали эмоции, чем разум, вполне естественно употребление сослагательного наклонения применительно к истории. На деле противоречие между прокритами и капитанами было слишком глубоко, чтобы его могла разрешить чья-то добрая воля: прокриты были прямым наследниками турецкой власти, а капитаны – потомками партизан (клефтов). Конфликт меду ними был неизбежен: государственность не может сочетаться с анархией.
Наличие противоречий в греческом обществе было довольно быстро замечено иностранными наблюдателями. Уже в апреле 1821 г. русский вице-консул на Закинфе А. Сандрини писал статс-секретарю К. Нессельроде: «Если бы революцию возглавляли способные вожди, а ее силами командовал офицер с безупречной репутацией, то Морея на знала бы тех несчастий, от которых ныне страдает»101. В отсутствии лидера видит причину неурядиц и неудач греков и полковник Вутье102. А весной 1823 г. (т. е. ко времени II Национального Собрания) европейским дипломатам уже было известно о существовании двух группировок в греческой верхушке. К одной из них А. Сандрини относил прокритов и Маврокордатоса, к другой – капитанов и Д. Ипсиланти. Между ними, как резонно заметил российский дипломат, «видимо, скоро вспыхнет междоусобная война»103.
Пытаясь обобщить проявления социальных противоречий первого периода революции, Фотакос пришел к весьма своеобразным выводам. С одной стороны, он не отрицал, что двигателем конфликтов в обществе была борьба за власть между враждующими группировками, лидеры которых прибегали к самым немыслимым обещаниям и подкупам, чтобы навербовать себе сторонников104. С другой стороны, он увидел более глубокий смысл в партийной борьбе. «Все эти партии воевали с национальным духом»105, – говорит Фотакос. Но он не поясняет, что подразумевает под «национальным духом». Судя по всему, это некое представление о национальной идентичности, развившееся позднее в греческой историографии в научную концепцию. Здесь стоит вспомнить о критериях греческой национальной идентичности: языке, вере, образовании. К последнему критерию можно отнести и воспитание, тем более, что греческий язык их не различает, называя единым словом παδεία.
Именно этому критерию не вполне соответствовали политические деятели, прибывшие в 1821–1822 гг. на Пелопоннес из-за рубежа, которых Фотакос и Макриянис обвиняют в занесении на греческую почву семени раздора. Получившие европейское образование и воспитание, эти греки противопоставили «национальному духу» новую политическую систему (программу создания государства западного типа) и новую систему ценностей, которая, по мнению местных греков, была занесена из Франции106. Далее мы увидим, что появившиеся у авторов эпохи революции представления о национальном духе были несколько глубже: если соотнести эти высказывания с полемикой западников и славянофилов в России, то получается, что «национальный дух» характеризуется отличительными чертами, онтологически присущими духовной жизни нации.
К концу 1821 г. усилия Ипсиланти и Маврокордатоса по объединению нации завершились созывом первого Национального Собрания. Оно начало свою работу 20 декабря 1821 г. по ст. ст. в деревне Пьяда рядом с древним Эпидавром. Первоначально Собрание было созвано в Аргосе, однако прибытие туда нескольких капитанов со своими отрядами не давало депутатам возможности работать. Поэтому Собранию пришлось перебраться в Эпидавр107. Собрание состояло из 24 человек, большинство из которых было пелопоннесскими кодзабасами. Тем не менее они называли себя депутатами всей нации. Борьба интересов и честолюбий на Собрании была такой острой, что французский филэллин Вутье даже не захотел на нем присутствовать и сравнил его с лернейской гидрой108. Митрополит Герман отмечает следующие, на его взгляд, наиболее существенные стороны деятельности Собрания: проверка депутатских мандатов, избрание председателем А. Маврокордатоса, создание комиссии по подготовке проекта «Органического статута», который и был принят, избрание в соответствии с ним членов Законодательного корпуса, Исполнительного совета и назначение министров109. Давая общую оценку деятельности I Национального Собрания, английский историк Дж. Финлей писал: «Греки в Эпидавре много сделали, чтобы ввести в заблуждение Европу, но мало, чтобы привести в порядок Грецию»110. Ирония этой оценки направлена, главным образом, против «Органического статута» – временной конституции – и «Декларации независимости», принятых Собранием111.
Разработчиками первой греческой конституции были просвещенные фанариоты А. Маврокордатос и Ф. Негрис, а также итальянский филэллин Винченцо Галлина. Их проект, составленный по мотивам французских конституций 1793 и 1795 гг., был очень хорош для тогдашней Европы, но совершенно не соответствовал потребностям Греции, поэтому он и остался на бумаге. Интересно проследить, что именно заимствовали авторы греческой конституции у французов и как они интерпретировали эти идеи применительно к греческим реалиям.
В «Органическом статуте» последовательно проведен принцип разделения властей. Из французской конституции 1793 г. греки заимствовали идею распределения законодательной и исполнительной власти между однопалатным Законодательным корпусом и Исполнительным советом. Но, в отличие от конституции 1793 г., по которой исполнительный совет имел только исполнительную власть (ст. 62–77), греки наделили этот орган и законодательными функциями наравне с законодательным сенатом (ст. 31, 32, 55, 56), что сближает его с директорией конституции 1795 г. (ст. 132–173), из которой греки, возможно, заимствовали даже численный состав исполнительного органа – 5 человек. Кроме того, Исполнительный совет, согласно «Органическому статуту», осуществлял верховное командование вооруженными силами (ст. 58), назначал министров и государственных служащих (ст. 63, 65, 67), поддерживал отношения с иностранными державами (ст. 74), имел право вводить чрезвычайное положение, уведомив об этом сенат (ст. 69–72), распоряжался финансами (ст. 76). Членам Законодательного корпуса и Исполнительного совета предоставлены гарантии неприкосновенности (ст. 48–54) по образцу конституции 1795 г. (ст. 110–123). Судебную власть «Органический статут» возлагал на верховный суд, который являлся одновременно кассационным судом (ст. 48, 89 в), т. е. совмещал в себе кассационный трибунал и верховный суд французской конституции 1795 г. (ст. 254–274). Верховный суд, кроме того, разбирал дела о государственной измене и покушениях на государственную безопасность (ст. 89 а). Особо декларировалась независимость судебной власти от законодательной и исполнительной (ст. 85).
Как и в якобинской конституции (ст. 45), в «Органическом статуте» провозглашался открытый характер заседаний парламента, но греки все же оставили за Законодательным корпусом право проведения секретных совещаний (ст. 44).
«Органический статут» гарантировал гражданам защиту собственности, чести и безопасности (ст. 7), провозглашал равенство граждан перед законом (ст. 3). Эта статья – извлечение из «Декларации прав человека и гражданина» 1793 г. (ст. 3). То же самое можно сказать и о статье 6, провозглашавшей доступность любых должностей для всех граждан («Декларация прав» 1793 г., ст. 5). Особое место в «Органическом статуте» занимал религиозный вопрос. Разрешалось отправление любых культов, однако Православие объявлялось государственной религией (ст. 1). В отличие от французских конституций, в «Органическом статуте» практически не рассматривался вопрос о местном управлении. И это вполне объяснимо, поскольку сам «Органический статут» принимался с целью укрепления центральной власти. Он не рассматривал также проблем натурализации и народного представительства (порядок выборов), поручив издание соответствующих законов вновь созданным органам власти и оговорив лишь их общие принципы (ст. 5, 13).
В «Органическом статуте», кроме того, отсутствуют определения ключевых терминов, которыми оперировали законодатели: свободы, собственности, закона. Отсутствует также четкое определение гражданства, ясно, однако, что оно включает в себя конфессиональный и национальный признаки.
Итак, нельзя говорить о том, что авторы «Органического статута» механически скопировали основные положения французских конституций, они частично переработали идеи Французской революции применительно к греческой действительности, однако недооценили социально-политическую и экономическую ситуацию, почему первой греческой конституции и суждено было остаться на бумаге. Фактически I Национальное Собрание узаконило смену турецкой власти на олигархию кодзабасов. Понятно, что такая ситуация не устраивала капитанов, которые оказывались отстраненными от власти. Таким образом, уже на этом этапе закладывались предпосылки будущей гражданской войны.
Аналогичным образом обстояло дело и с «Декларацией независимости», принятой I Национальным Собранием. Даже при беглом взгляде на этот документ бросается в глаза его родство с «Декларацией независимости» США. Помимо собственно провозглашения независимости, обе «Декларации» подробно излагают причины, подтолкнувшие американцев и греков к столь решительному шагу. Причины эти в общих чертах сводятся к следующему: каждый народ имеет богоустановленные права на свободу и благополучие (счастье), которые систематически нарушались тиранической властью (английский король, Высокая Порта), грубо попиравшей естественные и божеские законы. Однако между двумя документами есть некоторые отличия, обусловленные тем, что американская «Декларация» была составлена под влиянием идей Просвещения в чистом виде, в то время как в греческой «Декларации» эти идеи приобрели еще романтическую окраску. Это сказалось и на структуре документа, и на его содержании.
Американская «Декларация» излагает вначале причины, побудившие колонии к отделению. Эти причины – в основном, конкретные примеры экономического притеснения и нарушения королем юридических норм. После чего «Декларация» провозглашает независимость колоний и объявляет об их суверенных правах. Греческая же «Декларация» прежде всего провозглашает политическую независимость нации с помощью витиеватой патетической формулировки. Причинами своего отделения от Османской империи греки называют не только притеснения турок, но и необходимость своего восстановления в цивилизованном христианском европейском сообществе. Если американцы представляют «на суд беспристрастному миру» выдвигаемые ими основания для отделения, то греки – на суд «просвещенной Европе», обвиняя ее в несправедливом отношении к «нации, которая с живительной щедростью благотворно воздействовала на другие народы Европы» и щеголяя своим героическим античным прошлым. Завершается этот документ объявлением о создании центрального правительства и обращением к народу.
Греческая «Декларация» составлена в напыщенных выражениях, изобилует длинными периодами и оперирует не конкретными фактами, а абстрактными понятиями, такими как «тирания», «насилие», «непредвиденные препятствия», «благоприятные обстоятельства», не раскрывая их фактического наполнения. Греческая «Декларация независимости» была всего лишь декларацией, тогда как американская подкреплялась реальной силой. Провозглашая независимость, греки выдавали желаемое за действительное: их независимость тогда была фикцией, так же как конституция – утопией.
Исследователи по-разному оценивают значение I Национального Собрания для дальнейшей истории революции. Одни считают важным, что Собрание носило общегреческий характер и создало общегреческое правительство и единую конституцию, выявив одновременно противоречия между различными социальными группами112. Другие полагают, что Собрание только создавало иллюзию единства действий греков113. Но несомненно одно: Собрание прибавило грекам опыта политической борьбы и государственной деятельности. Кроме того, в первой греческой конституции интеллектуалами-западниками была сделана попытка реализовать некоторые принципы программы модернизации и создания государства западного типа. К их числу Н. Диамандурос относит создание централизованного конституционного государства; создание правового и бюрократического государства; отделение Церкви от государства (этот принцип реализован лишь частично); попытку создания регулярной армии. Последнее из выделяемых греческим исследователем положений, свобода печати и создание системы образования в духе Просвещения, было выдвинуто позднее114.
Помимо задачи организации управления на освобожденных от турок территориях перед греками стояла, прежде всего, задача сохранения независимости этих территорий. К концу 1821 г. под контролем повстанцев находились значительная часть Пелопоннеса и соседних областей материковой Греции. Однако турецкие гарнизоны оставались в целом ряде крепостей – Метони, Корони, Патра, Рио, Навплио, Халкида, Воница, Афины. Эти крепости были осаждены повстанцами, однако турецкий флот был недостаточно силен, чтобы оказать им помощь. Кроме того, на море начали действовать повстанческие эскадры, которые помимо привычной пиратской тактики начали использовать брандеры, наносившие большой урон вражескому флоту. На этом поприще быстро выдвинулся будущий адмирал Константин Канарис.
Таким образом туркам приходилось рассчитывать на сухопутную армию, но быстро подтянуть большой контингент войск к Пелопоннесу тоже оказалось сложно. Часть войск была занята борьбой с Али Тепеленой, другая часть находилась на восточной границе из-за обострившихся отношений с Персией. Наконец, часть армии была направлена в Дунайские княжества. Не получая подкреплений, турецкие военачальники были вынуждены отступить в Фессалию и Эпир, где стало готовиться контрнаступление. Попасть обратно на Пелопоннес можно было двумя путями: через Истм по суше либо через Рио по морю. Турки решили использовать оба пути и поэтому контрнаступление развивалось по двум направлениям. Часть войск двигалась из Эпира через Макринорос в Этолию и Акарнанию, другая часть шла из Фессалии через Фермопилы на помощь осажденным Афинам.
На западном направлении турки выиграли битву при Пета в районе Арты (июль 1822 г.), но с большими потерями. Так что к Месолонги они подошли уже ослабленными, и первая осада города (конец октября – конец декабря 1822 г.) закончилась для них неудачно. На восточном направлении турецкие войска во главе с пашой Махмудом Драмалисом спасти Афины опоздали (в июне 1822 г. Акрополь сдался грекам). Тем не менее, турки проследовали до Истма, взяли Акрокоринф, но в узком местечке Дервенакия между Коринфом и Аргосом греки во главе с Колокотронисом приняли генеральное сражение, которое закончилось для турок катастрофой. Из 23 тыс. турецкой армии 17 тыс. остались на поле боя, в том числе сам паша. Эта победа на некоторое время ликвидировала непосредственную турецкую угрозу Пелопоннесу, а Колокотрониса стали сравнивать с Моисеем, спасшим евреев от египетского плена. Таким образом к концу 1822 г. греки относительно прочно закрепились на Пелопоннесе (в руках турок еще находились несколько важных крепостей), но в континентальной Греции судьба восстания находилась под вопросом, а в северных областях оно было почти полностью подавлено.
Затянувшееся восстание греков на Пелопоннесе очень быстро из внутренней проблемы Османской империи стало предметом международной политики. В целом на первом этапе греческой революции отношение к ней европейских держав было негативным. Англия и прежде не поощряла греческого национально-освободительного движения и всячески пресекала его проявления на Ионических островах. С началом революции Англия заняла откровенно антигреческую позицию. К. Метаксас сообщает, что, узнав об участии отряда кефаллонских греков в военных действиях на Пелопоннесе, ионическое правительство лишило его руководителей имущества и политических прав115. Судя по материалам российского Министерство иностранных дел, это была гораздо более широкомасштабная акция. Русский генеральный консул в Венеции С. Наранцис в донесении управляющему МИД К. Нессельроде просил последнего принять меры к облегчению положения ионических греков в связи с тем, что их правительство издало указ о лишении прав всех, кто отправился в Морею, а значит, почти каждая семья понесет ущерб116.
Аналогичной была линия поведения английских дипломатов в Морее. В Патрах руководители повстанцев послали письма к консулам держав, «излагая мотивы, которые заставили их взяться за оружие, выражая уважение к их правительству и надежду на человеколюбивую и христианскую помощь их государей». На что «каждый из консулов ответил, что он будет исполнять свой долг»117. Но если к русскому и французскому консулам у автора этого сообщения не было претензий, то деятельность английского консула Ф. Грина вызвала его резкое недовольство. Ф. Грин прогнал просивших у него помощи греческих женщин с детьми, но их, к счастью, принял под свое покровительство французский консул Пукевиль. Грин, к тому же, еще и шпионил в пользу турок: это он послал своего брата Бартольда к турецкому военачальнику Юсуф-паше с уведомлением о ситуации в Патрах и просьбой привести подкрепления туркам118. Этот факт подтверждает и русский консул в Патрах И. Власопулос119. «Грин не прекращал снабжать врагов в Патрах и Кастели, доставляя продовольствие и другое необходимое с Закинфа, так что Герман Патрский составил письменный протест, содержащий перечисление тех зол, в котором Грин был обвинен перед городом Патры и его жителями, каковой протест и послал французскому консулу Пукевилю, находящемуся на Закинфе, чтобы тот передал его по назначению»120.
Все эти факты лишний раз подтверждают позицию Англии в Восточном вопросе в то время. В течение 1821–1822 гг. англичане враждебно относились к восстанию греков и очень надеялись, что туркам удастся его подавить. Только в 1823 г. английское МИД признало греков воюющей стороной, а политическое признание Греции было закреплено лишь Петербургским протоколом 1826 г.
Политика другой европейской державы, которой предстояло сыграть не последнюю роль в судьбе греков, Франции, в течение первого этапа революции была не столь активной. Это объясняется падением престижа Франции на Балканах по окончании наполеоновских войн. Наиболее прочными ее позиции были во времена владычества над Ионическими островами. Тогда французские агенты успешно работали в Мани, были установлены контакты с Али-пашой121. Политика Франции была направлена на завоевание доверия местного населения и принесла некоторые плоды, несмотря на конфессиональные различия французов и греков: французы субсидировали греческих ученых (Кораис), Наполеон допустил греков в свои военные училища122. Но с поражением Наполеона надежды греков на Францию рухнули, особенно после создания «Священного Союза». Произошла переориентация на Россию: недаром ведь «Филики Этерия» была основана именно в России и именно в 1814 г., т. е. после победы над Наполеоном.
Политика России по отношению к грекам заслуживает того, чтобы остановиться на ней подробнее. Как и Фотакос, качественно новый этап национального движения греков с 70-х гг. XVIII в. начинает И. Каподистрия. Суть этого этапа, по мнению Каподистрии, заключается в духовном возрождении греков, толчком к которому послужила русско-турецкая война 1768–1774 гг.123 Выше уже говорилось об очень выгодных для греков условиях Кючук-Кайнарджийского мирного договора, завершившего эту войну. Но и во время войны Россия предприняла попытку использовать греков в качестве «пятой колонны». Русские эмиссары, занимавшиеся подстрекательством народа к восстанию, действовали тогда в Дунайских княжествах, Черногории, Албании. Существуют данные о сношениях с русским правительством и влиятельного в Мани семейства Мавромихалисов124. Русская агитация и прибытие эскадры А. Орлова к берегам Пелопоннеса спровоцировали восстание 1769–1770 гг., получившее название Орловского. Антитурецкие выступления греков обычно были связаны с русско-турецкими войнами125: во время войны 1768–1774 гг. – восстание в Морее и вспыхнувшие без непосредственной провокации со стороны России восстания на 27-ми островах Архипелага126. Во время войны 1787–1791 гг. успешно действовала под покровительством России против турок небольшая греческая флотилия под начальством Ламброса Кацониса, зачисленного на русскую службу. После окончания русско-турецкой войны Кацонис продолжал сражаться с турками, а когда его маленький флот был разбит, то сам он нашел прибежище в России127. Наконец, в период русско-турецкой войны 1806–1812 гг. греческие добровольцы активно участвовали в Первом Сербском восстании, которое само по себе было воодушевляющим примером для греков. На 1808–1809 гг. приходится восстание крестьян в Фессалии. Так что, несмотря на временную переориентацию на Францию в связи с Великой французской революцией, греки никогда не теряли надежды, что Россия все-таки окажет им помощь. Об этом свидетельствует и греческий фольклор. В народной поэзии той эпохи ярко выражены упования на покровительство России. Не было ни одного антирусского произведения, в то время как, например, антианглийская направленность некоторых видна очень четко128.
Выше уже говорилось об отношении России к судьбе Ионических островов после падения Венеции (деятельность адмирала Ушакова и полпреда Мочениго). Здесь следует добавить, что и после передачи островов под английский протекторат Россия не пожелала терять роль покровительницы православного населения, тем более что английские власти стремились подавить малейшие проявления национального движения. Позиция русского правительства четко выражена в послании статс-секретаря И. Каподистрии генеральному консулу России в Патрах Л. Бенаки: «Император с благосклонным участием относится к судьбе Ионических островов; Е. И. В-во всегда оказывал и не преминет и впредь оказывать добрые услуги на тот предмет, чтобы жители этих островов пользовались всеми теми благами, которые им гарантирует Парижский договор от 5 ноября 1815 г.»129
Достаточно четкую позицию заняла Россия по отношению к греческой революции. Судя по всему, русские дипломаты заранее знали или, по крайней мере, предполагали, что греки готовятся к восстанию, но отнюдь не собирались им в этом помогать. «Всемерно поддерживая чувство привязанности, которое греки к нам питают, – делился своими размышлениями на эту тему с посланником в Константинополе Г. А. Строгановым второй секретарь миссии Д. В. Дашков, – важно предостерегать их от обманчивых надежд и опасной поспешности; не утаивать от них мирных намерений Е. В-ва императора и его человеколюбие, которые сочетаются с любовью Е. В-ва к нашим братьям-единоверцам; постоянно призывать греков к терпимости и единству; доказывать им, что любое благо может обернуться гибелью, если попытаться преждевременно вырвать его из рук провидения»130. Таким образом, Д. В. Дашков еще в середине 1820 г. выразил позицию, которой будет определяться политика России в Восточном вопросе на первом этапе греческой революции: сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Еще более определенно на эту тему высказался И. Каподистрия в письме господарю Валахии А. Суцосу в июне 1820 г. Поскольку письмо официальное, то Каподистрия выражает в нем точку зрения не частного лица, а статс-секретаря Российской империи: «Не желая ни войны, ни завоеваний для расширения своих владений или своего влияния на Востоке, Россия стремится лишь сохранить все в неизменном виде. Используя законное влияние, предоставленное ей договорами, она хочет обеспечить достойное и спокойное существование христианам – оттоманским подданным, имеющим право на покровительство со стороны России. Она не намерена исторгнуть их ради этого из-под власти их государя»131.
В действительности Россия не отказалась бы и от новых завоеваний, и от расширения сферы влияния (какая бы страна от этого отказалась), но любая попытка сделать это за счет Османской империи вызвала бы немедленные контрмеры со стороны европейских держав, а сражаться одной со столькими противниками России было бы сложно. С другой стороны, не хотелось терять влияние на православное население Турции. Поэтому выбранная российским МИД политическая линия была в данных условиях оптимальной. Однако в ходе революции в Греции довольно быстро выяснилось, что двойственная позиция России оборачивается в конечном счете против нее же.
Восстание греков в Дунайских княжествах совпало по времени с Лайбахским конгрессом «Священного Союза». Российскому МИД пришлось немедленно реагировать. 22 февраля (6 марта) отряд А. Ипсиланти вошел в Яссы, а уже 23 февраля статс-секретарь К. Нессельроде писал из Лайбаха Г. Строганову о возможном пути разрешения конфликта, что наилучшим был бы компромиссный вариант: «Необходимая строгость по отношению к зачинщикам смуты, с одной стороны, справедливая и благотворная система управления, с другой»132. Александр I официально осудил действия А. Ипсиланти и его соратников. Аналогичной была реакция России и на восстание в Морее: Александр I в рескрипте Г. А. Строганову рекомендовал последнему сохранять лояльность по отношению к Порте, но одновременно не лишать надежды повстанцев, «не выходя за пределы, установленные договорами»133.
Однако фактически это означало добросовестное соблюдение нейтралитета, ибо сам Строганов признал в одном из донесений своему министерству: «Существующие ныне договорные постановления не дают мне ни малейшей возможности помочь беде»134. Под «бедой» разумеется последовавшие в ответ на восстание греков массовые репрессии. Россия не хотела дать Порте ни малейшего повода обвинить ее в потворстве мятежникам: в циркулярной депеше Строганова консульским правителям в ряде городов Османской империи и на островах предписывалось пресекать попытки незаконного использования русского флага, не допускать нападения российских кораблей на подданных Османской империи, а происшедшие случаи такого рода особо внимательно расследовать и выказывать лояльность в отношении турецкой администрации135. Одновременно русская дипломатия действовала и в другом направлении: именно русский посланник был инициатором выдвижения коллективного протеста Порте от имени европейских держав по поводу репрессий, направленных против христиан136.
Следует заметить, что восставшие греки довольно быстро поняли, что помощи со стороны России не предвидится. А это отрицательно сказалось на ходе революции, например, на позиции монахов Афона. С другой стороны, политикам в Константинополе тоже не нравилась двойственная позиция России, поэтому они намеренно пошли на обострение отношений с русским правительством. Уже в июне 1821 г. Строганов писал в Петербург, что Порта нарушает многие статьи договора с Россией. Об этом же говорилось в его ноте турецкому правительству от 6 (18) июля137. Но османские политики продолжали накалять обстановку: например, летом 1821 г. турки наложили эмбарго на товары кораблей, идущих в Черное море под русским флагом138. В конце концов Строганов был отозван из Константинополя, дипломатические отношения между Турцией и Россией разорваны.
Итак, престиж России в глазах греческого населения упал, а отношения с Портой ухудшались с каждым днем. Двойная игра русской дипломатии поставила Россию в двусмысленное положение. В русских официальных кругах не было единого мнения о том, стоит ли начать войну с Турцией, и вопрос оставался открытым вплоть до осени 1822 г., когда на Веронском конгрессе Россия согласилась принять посредничество двух держав в переговорах с Портой. Статс-секретарь И. Каподистрия, например, настаивал на объявлении войны Турции. Этому вопросу был посвящен его доклад Александру I в мае 1822 г.139 Но Каподистрией тогда двигало скорее чувство патриотизма, чем зрелый политический расчет, ибо международные отношения складывались таким образом, что начни Россия русско-турецкую войну – и она оказалась бы в изоляции: Франция отказалась поддерживать политику России в Восточном вопросе, а Англия и Австрия твердо решили приложить все усилия, чтобы предотвратить назревавший конфликт (встреча Кэслри и Меттерниха в Ганновере осенью 1821 г.)140. В результате, на Веронском конгрессе Россия все-таки сделала выбор в пользу переговоров.
Веронский конгресс подтвердил отношение держав к греческой революции: она все еще воспринималась как мятеж, поэтому единственное, чего державы соглашались просить у Порты в ходе переговоров, это гарантий «безопасности жизни», но о предоставлении грекам автономии не могло быть и речи141. К тому же, делегация, посланная временным греческим правительством, не была даже допущена на конгресс. Перемены в греческом вопросе начались только в 1823 г., после того как Англия признала греков воюющей стороной, а Россия в декабре 1823 г. выступила с проектом предоставления грекам автономии, предусматривавшим создание трех полунезависимых княжеств на территории материковой Греции и Крита под верховным суверенитетом Османской империи, т. е. по образцу Дунайских княжеств (план Татищева). Но этот проект тогда не приняли ни греки, ни европейские державы.
Политика России на первом этапе греческой революции впоследствии толковалась по-разному. Так, современные греческие историки в один голос утверждают, что фактически Россия заняла враждебную грекам позицию, т. к. они ожидали от нее большего. Важными факторами, определявшими негативную позицию России, К. Сволопулос считает поворот в сторону консерватизма во взглядах царя и недооценку русским правительством реальных возможностей греков142. С последним утверждением, однако, можно и не согласиться: скорее сами греки переоценивали свои силы, а достичь некоторых успехов на первом этапе войны за независимость им помогли благоприятные обстоятельства, о которых сказано ниже.
Любопытную оценку русской политике дал Ф. Энгельс. Он понял, что Россия вела двойную игру, но говорил об этом, как будто никогда в истории никто так не поступал, а Россия – некий монстр, стремящийся завоевать весь мир. В статье «Внешняя политика русского царизма» Энгельс высказывал мнение, что, прикрываясь легитимизмом, Россия приложила руку ко всем европейским восстаниям 1820-х гг., а после разгрома Наполеона все ее усилия были направлены «на продвижение к Царьграду». В итоге «снова глупая Европа была одурачена невероятным образом; монархам и реакционерам царизм проповедовал легитимизм, либеральным филистерам – освобождение народов и просвещение; и те и другие верили ему»143. Несмотря на то, что Энгельс верно уловил сущность политического маневра русской дипломатии в начале 20-х гг., эмоциональный характер его оценки придает «стремлению русских к мировому господству» гротескные очертания.
Принимая во внимание ситуацию на международной арене, а также внутренние проблемы в самой Османской империи, можно говорить о некоторых обстоятельствах, благоприятствовавших грекам на первом этапе революции. Во-первых, позиция России не была враждебной, как утверждают греческие историки. Во-вторых, ряд внешне- и внутриполитических осложнений мешал Порте сосредоточить все усилия на борьбе с восставшими греками. В 1821–1823 гг. Османская империя вела борьбу с Ираном, а значит, была вынуждена вкладывать в нее материальные средства и держать значительный контингент вооруженных сил на востоке империи. Кроме того, 1821 г. был особенно благоприятным для начала восстания именно в Морее, поскольку в январе того года вали Хуршид-паша отправился со своими войсками осаждать Али Янинского, борьбой с которым Порта была занята до весны 1822 г., и все это время Али-паша отвлекал на себя значительные боевые силы. Колокотронис вспоминает, что, когда члены Герусии узнали о поражении Али-паши, то с ужасом констатировали: «Теперь те 80 тысяч, что с ним воевали, будут брошены против нас!»144 Важную роль сыграло и восстание в Дунайских княжествах. Хотя поход А. Ипсиланти потерпел поражение, он положительно повлиял на развитие событий в Морее: во-первых, внимание Порты в первый момент было отвлечено от главного центра греческой революции, что позволило восстанию на Пелопоннесе сразу принять широкие масштабы, а во-вторых, туркам пришлось ввести войска в княжества. Однако несмотря на то, что обстоятельства складывались не в его пользу, османское правительство все-таки сумело локализовать восстание греков: войска Драмалиса, хотя и были разбиты Колокотронисом, предотвратили распространение восстания дальше на север. Такой поворот событий и дал европейским державам повод надеяться, что восстание греков скоро затухнет.
Таким образом, 1823 г. является переломным во внешнеполитической истории греческой революции. Война с Ираном окончилась, Али Янинский был разбит, а в Дунайских княжествах потихоньку навели порядок. Все это грозило большими неприятностями восставшим грекам. С другой стороны, произошел сдвиг в политике европейских держав: впервые был поставлен вопрос о предоставлении грекам автономии. То обстоятельство, что подготовка греческой революции и ее успешное развитие во многом определялись внешними факторами, не вызывает сомнений. И задерживая освобождение греков, и потом подталкивая его, европейские державы действовали в своих интересах. Но этим ничуть не умаляется их вклад в создание национального греческого государства.
Разгром греками армии Драмалиса придал восстанию греков затяжной характер. Угроза подавления турками восстания греков была на время устранена, но греки не сумели воспользоваться завоеванной передышкой. Их тактика во второй половине 1822–1823 г. сводилась к тому, чтобы отражать новые наступления турок с севера. Действительно, на первый взгляд грекам удавалось успешно противостоять натиску войск султана. Кроме того, в 1823 г. великие державы изменили свое отношение к греческому восстанию и фактически признали за греками право на создание национального государства. Но на самом деле судьба греческой революции была еще не решена. Новое наступление турок в Греции было задержано восстанием янычар в Константинополе, во время которого был нанесен ущерб складам боеприпасов в столице. Турецкое наступление началось лишь во второй половине 1823 г. и было остановлено в битве при Карпениси (Эвритания) на западном направлении в августе 1823 г., на восточном направлении султанские войска несли большие потери из-за партизанских действий Одиссея Андруцоса в горах Геликона и Парнаса.
Тогда в Константинополе наконец осознали бесполезность военных экспедиций, предпринимаемых против греков с севера. Султан обратился за помощью к своему вассалу правителю Египта Мохаммеду Али, и тот согласился снарядить на Пелопоннес морскую экспедицию под руководством своего сына Ибрагима в обмен на обещание передать Египту Крит. Но прежде чем высадиться на Пелопоннес, египтянам необходимо было обеспечить безопасность мореплавания в Эгейском море, чтобы экспедиционный корпус мог регулярно получать боеприпасы и подкрепления. Для этого египетскому адмиралу Хусейн-паше (зятю Мохаммеда Али) пришлось привести к повиновению расположенные рядом с Критом острова Псара и Касос и создать мощную базу на самом Крите. На это ушел практически весь 1824 г. Касос, наиболее активный из Додеканез, представлял угрозу господству египтян на Крите. Псара, а также Самос своими пиратскими действиями сильно беспокоили малоазиатское побережье. Поэтому весь морской сезон (с мая по сентябрь) турки и египтяне были заняты наведением порядка в этой части Эгейского моря. В мае египтяне взяли Касос, а турки в июле Псара, и после этого совместными усилиями обратились против Самоса. Но это оказался крепкий орешек. Вокруг острова развернулись крупнейшие морские сражения революции, в которых проявился блестящий талант флотоводца Андреаса Мьяулиса.
Но греки не сумели воспользоваться такой длительной передышкой – в руках турок все еще оставались некоторые крепости на Пелопоннесе – Патры и Рио на севере, а также Метони и Корони, имеющие стратегическое значение в случае нападения с юга. Вместо того, чтобы бросить все силы на обеспечение внешней безопасности освобожденных территорий, греки, едва получив облегчение на фронте, обратились к внутриполитической борьбе.
II Национальное Собрание начало свою работу в Астросе 29 марта (10 апреля) 1823 г. С ним связан новый виток политической борьбы, в которой борьба за власть осложнилась аграрным вопросом. К весне 1823 г. раскол лагеря греков на две политические группировки – кодзабасов и капитанов – стал очевиден145. Обострение отношений между двумя группировками привело к тому, что выборов в новое Национальное Собрание фактически не проводилось. Это был результат компромиссного плана примирения сторон: не проверять мандаты уполномоченных от епархий с обеих сторон, создать специальную комиссию для пересмотра Эпидаврской конституции и других документов, сформировать коалиционное правительство с равным числом членов с каждой стороны146. Однако в результате перестановки сил (Д. Ипсиланти попал под влияние Маврокордатоса и перестал быть самостоятельной политической фигурой) лагерь капитанов оказался в меньшинстве. Колокотронис утверждает, что на Собрании присутствовало 150 прокритов, которых поддерживало 6 тыс. солдат, и всего около 40 капитанов, имевших на своей стороне 800 солдат147.
Председателем Собрания стал Петробей Мавромихалис, «забывший» о своей договоренности с Колокотронисом выступить на Собрании единым фронтом. Всего состоялось 17 заседаний, на которых были приняты следующие ответственные решения: был подтвержден Эпидаврский «Органический статут» и одновременно создан специальный комитет для пересмотра некоторых его статей; упразднены местные правительства, существование которых признано нецелесообразным; подведены итоги деятельности первого центрального правительства; избран специальный комитет для разработки уголовного кодекса на основании кодексов византийских императоров; Колокотронису было приказано вывести войска из Навплио; было принято решение просить заем за границей под залог национальных земель. Результатом пересмотра конституции стали некоторые важные изменения в структуре государственной власти: Исполнительный совет получил право отлагательного вето (а не абсолютного, как прежде), Законодательному корпусу было предоставлено право голоса при назначении высших государственных служащих, которых раньше назначал только Исполнительный совет, были упразднены министерство внешних сношений и должность канцлера148. 18 апреля Собрание завершило свою работу.
Работа Собрания осложнялась политической борьбой. Например, Собрание получило донос на Колокотрониса, что он якобы плохо обращается с греками, и настраивало против него народ. Тогда его сторонники пытались разогнать Собрание и убить своих противников, но их остановил Д. Ипсиланти. Трудно сказать, кто был прав в этой истории, несомненно, однако, что прокриты хотели ослабить влияние и авторитет Колокотрониса, который на этот раз выступал главой группировки военных. С этой целью кодзабасы, имевшие большинство в Собрании, лишили его звания главнокомандующего, данного ему правительством, и распустили местные органы власти, в том числе Пелопоннесскую Герусию, поддерживавшую Колокотрониса149. В итоге Колокотронис отказался подписать решения Собрания. Как он сам объясняет, его не устраивали два пункта. Во-первых, это отмена единого командования войсками и установление многоначалия; во-вторых, решение об отчуждении национальных земель и гарантировании ими заграничного займа. Колокотронис полагал, что таким образом кодзабасы нашли хороший способ обогатиться самим, ограбив при этом народ150. Голосование по вопросу о продаже национальных земель вызвало возмущение солдат, но прокритам удалось несколько смягчить ситуацию, пообещав выплатить их семьям часть денег из будущего займа.
Несколько слов о национальных имуществах. Национальными землями, или национальными имуществами, I Национальное Собрание объявило конфискованные турецкие владения. Эпидаврская конституция предусматривала возможность их отчуждения и использования в качестве гарантии зарубежных займов (ст. 61, 62). На I Национальном Собрании эти положения не вызвали особых разногласий, поскольку, во-первых, практического их применения в ближайшее время не предвиделось, а во-вторых, как справедливо заметил У. МакГру, греческая революция не знала организованного аграрного движения151. А стихийные его элементы в то время были еще слишком слабыми. Всего прослеживается два аспекта земельного вопроса в греческой революции: борьба за захват национальных имуществ и поиск путей наилучшего их использования для удовлетворения финансовых запросов революции152. На II Национальном Собрании земельный вопрос приобрел особую остроту в связи с тем, что правительство начало переговоры о получении займа за рубежом под залог национальных имуществ. На Собрании борьба вокруг земельного вопроса завершилась внесением в конституцию поправки о неотчуждаемости национальных имуществ. Дальнейшие события показали, что это решение, не ограждающее интересы национальной безопасности, вело к постепенному попаданию Греции в экономическую зависимость от иностранных держав, поскольку грекам пришлось занимать деньги за границей под залог национальных земель.
Греческая исследовательница И. Кацимбри-Прендаки в целом за время революции выделяет три взгляда в обществе на проблему национальных имуществ:
«1) отчуждение для удовлетворения военных и экономических потребностей момента. Кодзабасы, у которых были деньги для покупки, стали горячими приверженцами этой точки зрения;
2) другая точка зрения была против отчуждения, чтобы земли могли быть залогом за иностранные займы. Эта позиция способствовала попаданию Греции в экономическую зависимость от иностранцев;
3) наконец, были те, кто желал распределения земель среди солдат, беженцев, безземельных крестьян»153.
Подводя итоги изучению аграрного вопроса в период революции, И. Кацимбри-Прендаки, также как и У. МакГру, приходит к выводу, что большая часть земель к концу революции оказалась в руках кодзабасов, тогда как крестьяне, как и при турках, остались в том же положении зависимости от крупных землевладельцев154. Иными словами, социально-экономические отношения за время революции кардинально не изменились.
Сама постановка вопроса о займах за рубежом лишний раз свидетельствует о том, что греки, несмотря на их заверения в достаточности собственных сил, все-таки очень рассчитывали на помощь извне, в данном случае финансовую. В целом, на II Национальном Собрании не были разрешены противоречия между политическими группировками, что нашло отражение в политических документах: расширение полномочий исполнительной власти и принятое Собранием решение по поводу национальных имуществ не могли быть приемлемыми для всех. Таким образом, напряженность в обществе сохранялась, и, как показали дальнейшие события, дело шло к началу гражданской войны.
Бурные события первых лет революции стали яркой иллюстрацией уровня и направления развития политического сознания греков в этот период. Как и следовало ожидать, под влиянием нового дискурса обострились межнациональные отношения в греческих провинциях Османской империи. Однако быстро выяснилось, что восстание греков имело не только национальную, но и социальную направленность. Обе эти характеристики тесно переплетались. Ситуация осложнялась отсутствием четко оформленных политических образований, которые могли бы объединить в своих рядах сторонников определенной точки зрения, а также позицией иностранных держав. В этот период действующие лица греческой революции еще не вполне осознавали свои интересы, хотя первые признаки политического размежевания между кодзабасами и капитанами появились именно в это время.
Гражданские войны стали новым этапом греческой революции. В результате новых выборов в органы власти (предусмотренная конституцией процедура выборов опять не была соблюдена) главой исполнительной власти стал Петробей Мавромихалис, его заместителем Колокотронис, а председателем Законодательного корпуса – судовладелец Иоаннис Орландос. Но на практике законодатели не имели реальной власти, она была в руках военных, добивавшихся исполнения своей воли силой оружия. Такое положение вещей побудило Орландоса подать в отставку, а его место временно занял Маврокордатос. После того, как Панос, сын Феодороса Колокотронис попытался очередной раз силой оружия принудить к повиновению законодателей, многие из них покинули Астрос. В результате раскола в декабре 1823 г. образовались два альтернативных правительства: одно в Триполи во главе с Петробеем, а другое в Краниди (поближе к островам) во главе с судовладельцем Георгием Кундуриотисом.
На первом этапе гражданской войны сохранялось противостояние между капитанами и кодзабасами. Законодательный корпус, находившийся в руках кодзабасов, продлил полномочия своих членов до октября 1824 г. Между тем весной была сделана попытка национального примирения, для чего при посредничестве лидеров революции в континентальной Греции (Андруцос, Негрис) в Амфисе было созвано совещание, на котором должны были пройти переговоры. Однако обе враждующие стороны это совещание бойкотировали, фактически на него приехали только представители Ареопага. Ситуация накалилась до крайности, что привело в начале лета к вооруженному противостоянию. Кодзабасам, объединившимся с судовладельцами, удалось нанести капитанам серьезный удар. В июне отряды капитанов из Центральной Греции Пануцоса Нотараса и Макрияниса, которые эпирский политик И. Колеттис привел на помощь кодзабасам, нанесли поражение Колокотронису. Казалось, что победа кодзабасов была полной, но на самом деле все было сложнее.
В тот самый момент, когда уже жизнь Колокотрониса висела на волоске, лагерь кодзабасов неожиданно раскололся. В защиту Колокотрониса выступили морейские кодзабасы Андреас Заимис155, Андреас Лондос156 и Георгиос Сисинис. Этот шаг свидетельствовал о новой расстановке сил на греческой политической арене и с этого времени начался второй этап гражданской войны. Дело в том, что морейским кодзабасам нужно было не уничтожение капитанов и их лидера Колокотрониса, а их подчинение. Уничтожение капитанов делало греков беззащитными перед султанскими войсками. Кроме того, ослабление морейских капитанов вело к тому, что политическая и военная инициатива от пелопоннесцев могла перейти к островитянам (судовладельцам) или военной и политической верхушке континентальной Греции157. Такой вариант совершенно не устраивал морейских кодзабасов, которые на этом этапе выступили совместно с морейскими же капитанами против политической и военной верхушки континентальной Греции и островов. Таким образом, на втором этапе гражданской войны разделение на враждующие лагеря произошло не по социальному, а по географическому принципу.
В ноябре 1824 г. собравшийся в Навплио Законодательный корпус переизбрал Кундуриотиса главой правительства, на этот раз в состав правительства вошел также Иоаннис Колеттис (1773–1847). Эпирот по происхождению, он к тому времени был уже опытным политиком. Он учился сначала в Янине, потом изучал математику и медицину в Пизе. Революция 1821 г., в которой он принял активное участие как политический деятель, застала его при дворе Али-паши Янинского, где он был одним из придворных врачей. После революции и до конца дней своих Колеттис был лидером профранцузской политической группировки.
Но эти назначения не удовлетворили пелопоннесцев, которые попытались заручиться поддержкой Петробея и привлечь на свою сторону капитанов Восточной Греции Андруцоса и Янниса Гураса158. В конце концов Петробей и Андруцос решили сохранить нейтралитет в новом конфликте, а Гураса Колеттису удалось переманить на свою сторону. В декабре 1824 г. Гурас нанес поражение племяннику Колокотрониса Никите Стамателопулосу и А. Лондосу. В начале 1825 г. были разгромлены отряды Колокотрониса, а он сам вместе с Сисинисом и Анагностисом Делияннисом попал в плен и был заключен под стражу в монастыре пророка Ильи на Идре. Эти события происходили в тот самый момент, когда Ибрагим-паша готовился к высадке десанта на Пелопоннес.
Но пока гражданские войны окончились и правительство Кундуриотиса вышло из них более могущественным, чем любое прежнее правительство. Оно действительно напоминало единую центральную власть, которая выглядела как орган власти всей нации, а не отдельных лидеров. С этого времени участники революции начали осознавать себя не как бойцы отдельных отрядов, подчиняющиеся своим капитанам, а как солдаты нации. Влияние капитанов становится тем меньше, чем сильнее центральная власть.
С высадкой турецко-египетских войск в Метони в феврале – марте 1825 г. начался новый, четвертый этап революции. Попытки греческого правительства противостоять продвижению войск Ибрагима-паши потерпели неудачу. В этих условиях Кундуриотис и поддерживавший его Маврокордатос потерпели поражение и во внутриполитической борьбе. Кундуриотис, у которого начались проблемы со здоровьем, ушел в отставку. Теперь Маврокордатос не мог противостоять давлению пелопоннесцев и правительство приняло решение освободить Колокотрониса и вновь назначить его главнокомандующим. Таким образом перед лицом внешней опасности произошла консолидация греческих политических сил.
Однако, несмотря на энергичные действия Колокотрониса и греческого флота, затруднявшего подвоз боеприпасов Ибрагиму, его войска продолжали продвигаться вглубь Пелопоннеса, взяли Триполи и в июне осадили Навплио. Ибрагиму, войска которого все же несли большие потери, оставалось совсем немного, чтобы полностью подавить восстание греков на Пелопоннесе. Основной причиной успеха египтян на Пелопоннесе стала хорошая организация их армии, использование современного вооружения, а также учет ошибок противника. Кампания 1825 г. продемонстрировала неспособность греческих полупартизанских отрядов противостоять регулярной армии159. Колокотронис несколько раз вступал в открытое сражение с египтянами, но всякий раз недисциплинированность греков приводила их к поражению. Авторитет Колокотрониса в результате сильно упал. Некоторые капитаны из Центральной Греции (Караискакис, Кицос Дзавелас) и вовсе покинули Пелопоннес. В этих условиях Колокотронис перешел к тактике партизанской войны, которая велась им на Пелопоннесе почти два года. Его бойцы терпели большие лишения. Мирному населению приходилось еще хуже: на полуострове начался голод. Этим воспользовался Ибрагим, который решил привлечь на свою сторону местное население, обещая прощение. В мае 1827 г. он стал вести соответствующую работу среди населения. Она оказалась не безуспешной: в некоторых районах (Ахайя, Элея) измученные и разочарованные в революции жители добровольно подчинялись египтянам. Это был самый критический момент для всей борьбы за освобождение160.
В этот время в греческие дела активно вмешались европейские державы. Их дипломатические и военные усилия изменили расстановку сил в регионе и возродили у греков надежды на благополучный исход революции. Мы уже говорили о том, что на начальном этапе революции европейские державы не поддержали восстание греков. Большинство из них (Англия, Франция, Австрия) хотели сохранить статус-кво в регионе. Россия была единственной державой, заинтересованной оказать помощь грекам, рассчитывая таким образом расширить собственную сферу влияния. Но выступить в одиночку Россия не могла, рискуя оказаться в изоляции. Поэтому официально Россия присоединилась к другим державам.
Но, несмотря на негативную позицию правительств, во многих странах Европы и даже в Америке еще до начала революции возникло широкое общественное движение в пользу греков, получившее название филэллинизма. Особое внимание мировой общественности к судьбе греков объясняется двумя причинами. Во-первых, возрожденным в эпоху Просвещения интересом к античной культуре, во-вторых, идеализацией этой культуры и романтическими представлениями о том, что греки, живущие в XIX в. – прямые потомки древних эллинов:
Спарта, Спарта, к жизни новой
Подымайся из руин
И зови к борьбе суровой
Вольных жителей Афин161.
Это строки из «Песни греческих повстанцев» Байрона, являющейся переложением «Военного гимна» Ригаса. Именно такое восприятие придало широкие масштабы движению филэллинов. Сам Байрон в январе 1824 г. прибыл в Грецию, где и скончался через несколько месяцев. Как пишет Р. Клогг, среди филэллинов были и другие «настоящие идеалисты» кроме Байрона: генерал Р. Черч, много сделавший для укрепления греческих вооруженных сил, адмирал Ф. Гастингс162.
К числу этих идеалистов принадлежит и француз Вутье, дослужившийся на греческой войне до чина полковника. «Записки» Вутье, посвященные первому периоду греческой революции, были изданы в Париже уже в 1823 г. и вызвали большой интерес. Но «Записки» Вутье – это не хроника событий в Греции, а скорее дневник путешественника. Автор подолгу описывает природу, которая интересна ему сама по себе, а не с военно-стратегической точки зрения. Он испытывает благоговейный трепет, ступая по земле легендарного Пелопоннеса, и стремится увидеть как можно больше достопримечательностей, связанных с античностью или являющихся, по его мнению, признаками распространения просвещения среди греков. Романтическая идеализация действительности проявляется и языке «Записок» Вутье. Клефтов он называет «героями, перед которыми бледнеет слава отважного Тезея», «новыми Гераклами», «рыцарями Греции», подвиги знаменитой героини войны за независимость Ласкарины Бубулины сравнивает с мужеством древних спартанок и называет спартанцами маниатов163.
С другой стороны, в «Записках» Вутье содержится довольно неприглядное описание атмосферы, царившей в рядах греков, приподнимающее романтическую пелену с греческих событий. Вутье пишет, что греками двигало не только стремление к свободе, но и жажда наживы, честолюбие, приводившее к постоянным несогласиям между вождями греков и пагубно влиявшее на ход военных операций против турок164.
Еще один романтик – французский дипломат Пукевиль, которого начало революции застало в Патрах. Его отношение к действиям греков легко выявить из той оценки, которую он дает Герману Патрскому, считавшемуся благодаря уже упоминавшейся легенде о Св. Лавре главным лидером восстания на Пелопоннесе: «Глубокий мыслитель, человек, равным образом сведущий в церковных науках и увлеченный познанием людей, если Герман, облик которого сравнивали с сократовским, и не был одарен природой соответствующей внешностью, то он получил мудрость сына Софрониска. Столь же популярный, как философ Пникса, посвященный в язык Платона, на котором он говорит с приятностью, достойной чистого академического вкуса, вскормленный Св. Писанием, посвященный во французскую литературу, наделенный вдохновенным красноречием, пылким воображением и той верой, что передвигает горы, подобный атлету, кажется, что он принадлежит к числу тех мучеников, которых славная смерть одна может увенчать посреди битв за Алтарь и Отечество»165. Это восторженное описание рисует перед читателем чуть ли не идеального человека. Если митрополит Герман и обладал на самом деле всеми этими впечатляющими достоинствами, ему, вероятно, не были чужды и какие-то человеческие слабости, до которых Пукевилю нет никакого дела, ибо раскрыть личность Германа – не главная его задача: образ митрополита Германа нужен Пукевилю в качестве аллегории возрождающейся Греции, просвещенной и готовой сражаться за свою свободу.
Филэллины не ограничивались, однако, лишь восторгами по поводу героизма греков, но и оказывали практическую помощь восставшим. Тот же Пукевиль, как уже отмечалось, брал под свою защиту мирное население. Уже на первом этапе революции в Грецию прибыло так много добровольцев из-за рубежа, что из них было сформировано особое подразделение. Однако первая волна филэллинов была почти полностью уничтожена турками в битве у местечка Пета в июле 1822 г. по вине греческого командования. Филэллины-славяне (русские, украинцы, русины) приняли участие в восстании в Молдавии и Валахии166. Архивные изыскания греческого историка С. Лукатоса позволили восстановить некоторые подробности деятельности русских филэллинов, участвовавших в освобождении Греции.
Так, братья Березанские, один из которых впоследствии был убит в сражении при Пета, другой вернулся в Россию в 1825 г. инвалидом, а третий находился на греческой службе вплоть до прибытия в страну И. Каподистрии (январь 1828 г.), привезли с собой отряд в 180 человек и значительное количество боеприпасов и денег. Ценные услуги греческому правительству оказал русский офицер Николай Райко, который в годы правления И. Каподистрии занимал важные посты коменданта навплийской крепости Паламиди, а потом губернатора Патр167. В целом, исследователи отмечают, что именно в России и Франции движение филэллинов приняло особенно широкие масштабы168.
Филэллины оказывали повстанцам не только военную помощь. Ирландец В. Стивенсон ввел в Греции культивацию картофеля, что было очень важно в условиях хронической нехватки продовольствия. Американец С. Гридли Хау построил больницу и приют для беженцев. Итальянец В. Галлина вместе с А. Маврокордатосом и Ф. Негрисом составлял первую греческую конституцию169.
Следует еще раз обратить внимание на позицию России в греческом вопросе. С одной стороны, Россия, как говорилось выше, заняла нейтральную (а греческие историки утверждают, что даже враждебную) позицию по отношению к греческой революции. Но фактически русское правительство способствовало развитию в России общественного движения в поддержку греков. В русских журналах («Сын Отечества», «Вестник Европы» и др.) регулярно печатались сочувственные сообщения о греческих делах. Кроме того, в Петербурге заранее знали, что греки готовят восстание. Как писал русский посланник в Константинополе Г. А. Строганов в феврале 1821 г., ему уже было известно, что «на Архипелаге, в Морее и княжествах получают распространения пагубные доктрины карбонариев»170. Более того, есть свидетельства, что русское правительство покровительствовало некоторым формам движения филэллинов. Осенью 1822 г. Синод издал указ об открытии подписки (сбора средств) в пользу греческих беженцев и для выкупа греков, попавших в плен. В указе сообщалось, что инициатива проведения этой акции исходит от греческих иерархов, но предписывалось провести подписку и среди русского духовенства вплоть до пожертвования церковной утвари из золота и драгоценных камней, не находящейся в употреблении (!)171. Нейтральная, а скорее даже благоприятная позиция официальных кругов (сам император пожертвовал в пользу беженцев крупную сумму денег) позволила филантропической деятельности принять чрезвычайно широкие масштабы, втягивая в свою орбиту многие социальные слои и географические регионы. Суммы пожертвований со стороны русской аристократии намного превосходили пожертвования осевших в России греческих купцов172. Таким образом, филэллинизм в России официально поддерживался государством. Управляющий Министерством внутренних дел граф Кочубей даже разослал военным губернаторам Москвы, Петербурга и Малороссии специальные распоряжения о содействии подписке173.
В то время, как само правительство сочувственно относилось к грекам, не приходится сомневаться в том, что думали на эту тему радикально настроенные социальные группы. Речь идет в первую очередь о декабристах и их окружении. Декабристам было заранее известно о существования у греков тайного общества, а П. Пестель располагал достоверной информацией о том, что греки готовят восстание174. «Декабристы расценивали движение гетеристов как звено в общей цепи революционного движения в Европе»175, и поэтому восторженно восприняли известие о восстании греков.
1821-м годом датированы стихотворения декабристов и идейно близких им поэтов, прославлявших восстание греков: «Греческая песнь», «К Ахатесу» Кюхельбекера, «Гречанка верная! Не плачь, – он пал героем!», «Эллеферия, пред тобой...» Пушкина и др. В 1821 г. Н. Гнедич перевел на русский язык «Военный гимн» Ригаса. Филэллины спешили на помощь не просто к грекам, но к «сынам Эллады», потомкам древних эллинов, живых реликтов великой культуры, когда-то порабощенной, а теперь возрождающейся. Именно такое восприятие событий приводило в Грецию добровольцев из многих стран.
Но первоначальная эйфория скоро прошла. Война греков за независимость приобрела затяжной характер, и, по мере развития событий, европейское общественное мнение получало все больше информации о положении дел в Греции. Восторгавшиеся классическим прошлым Греции европейцы сильно разочаровались, когда наконец поняли, что клефты из Мани мало похожи на древних лакедемонян, а кодзабасы – на афинских граждан эпохи Перикла. Крушение иллюзий, сомнение, разочарование – вот основные мотивы стихотворения Пушкина 1823 г., запечатлевшего происшедшую перемену:
...Вы правы, мудрые народы,
К чему свободы вольный клич!
Стадам не нужен дар свободы,
Их должно резать или стричь,
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич176.
Таким образом, в отношении европейского общественного мнения к грекам в 1823 г. произошли изменения. Дальнейшему разочарованию способствовали гражданские войны и серия военных неудач, постигших греков в последующие годы. Тем не менее, наиболее преданные своей идее филэллины продолжали прибывать в Грецию и после 1823 г. (Байрон). Внимание европейцев к национально-освободительной борьбе не ослабевало. Так, в России уже в 1824 г. (т. е. на следующий год после парижского издания) вышел русский перевод «Записок» полковника Вутье, в 1825 г. Н. Гнедич издал «Простонародные песни нынешних греков с подлинником, изданные и переведенные в стихах», в 1828 г. – перевод книги Ш. Деваля «Два года в Константинополе и Морее (1825–1826)», причем все эти книги сопровождались иллюстрациями, что по тем временам было дело дорогое и хлопотное.
Официальная позиция держав в отношении греческой революции стала меняться в 1823 г. и это было связано прежде всего с тем, что Англия признала греков воюющей стороной. Конфликт греков с Портой затягивался, и это обстоятельство навело английского министра иностранных дел Каннинга на мысль о том, что для Англии может быть выгодным не только сохранение статус-кво в регионе, но и образование независимого государства греков – в том случае, если оно окажется под политическим влиянием Великобритании. Кроме того, опасность русско-турецкой войны постоянно возрастала, а в случае победы России создавалась серьезная угроза влиянию англичан на Востоке. Поэтому Каннинг решил первым проявить к грекам благосклонность. Этот шаг открыл путь для русских инициатив в греческом вопросе (план Татищева)177.
Обрадованные жестом Каннинга, греки в августе 1824 г. обратились к нему с просьбой вмешаться в их отношения с Портой, но получили довольно осторожный ответ. Хитрый Каннинг заявил, что станет посредничать в греко-турецких делах только в том случае, если об этом попросят не только греки, но и турки. Из этого четко следовало, что военной помощи греки не получат, но англичане не станут препятствовать их победе, если они сумеют добиться ее самостоятельно.
Международный резонанс греческой революции не замедлил сказаться и на внутриполитической жизни греков. Желая подчинить греков своему влиянию, англичане стали действовать через тех политических деятелей, которые симпатизировали Великобритании. В июне 1825 г. группа проанглийски настроенных политических деятелей при поддержке английского лобби на Ионических островах обратилась к Великобритании с просьбой взять греческую революцию под свой протекторат178. В ответ аналогичные шаги по вербовке агентов влияния предприняли Франция и Россия. Французские агенты влияния в феврале 1826 г. отправили письмо герцогу Орлеанскому с предложением греческой короны для его сына герцога Немурского179. В России на повестке дня стоял вопрос о поддержке Каподистрии в случае вручения ему верховной власти в освобожденной Греции. Сам Каподистрия к этому времени уже не состоял на русской государственной службе, а наблюдал за развитием событий в Греции из Швейцарии.
В результате дифференциация греческой политической элиты пошла уже не по социальному принципу, как на первом этапе революции, и не по географическому, как во время гражданских войн, а по приверженности политике одной из трех великих держав180. Сторону Англии приняли Спиридон Трикупис181, к которому вскоре присоединился Маврокордатос, одним из лидеров профранцузской группировки стал Колеттис, верность России сохраняли Ипсиланти и клан Колокотрониса. Эти политические группировки, которые еще не были партиями, сосредоточили в своих руках политическую жизнь страны и продолжали доминировать в ней и после обретения независимости.
С 1824 г. с целью прекращения гражданской войны различные политические группировки стали предпринимать шаги по привлечению на греческую службу иностранных военачальников, которые могли бы взять на себя верховное командование войсками и тем отстранить от власти капитанов. Наконец летом 1825 г. с англичанами была достигнута договоренность, что греческий флот возглавит лорд Кохран. Это назначение имело еще одну положительную сторону (помимо удаления военных от политических дел): в приданое Англия предоставляла грекам заем на сооружение пароходного флота. Судовладельцы Идры и Спеце к этому времени уже изрядно поиздержались, а Псара была разгромлена турками.
1826 год в истории греческой революции уже отчетливо показал, насколько тесно с судьбой греков оказались переплетены дипломатическая борьба и социально-политическая ситуация в Константинополе. К началу года Ибрагиму удалось сосредоточить значительные силы в районе Месолонги и после трехмесячной героической осады в апреле 1826 г. город сдался. Этой осаде посвящена поэма национального греческого поэта Д. Соломоса «Свободные осажденные». После взятия Месолонги Ибрагим направился к осажденному пелопоннесцами Триполи и успел доставить в город подкрепление и боеприпасы. Таким образом турецко-египетские войска сумели удержать под своим контролем значительную часть Пелопоннеса и ликвидировать эпицентр восстания в Западной Греции. В августе того же года турки, которыми командовал Мехмед Решид-паша Кютахья, вернули себе Афины, хотя Акрополь им взять не удалось. Но все это стоило больших потерь. Из 24 тыс. чел., которыми Ибрагим располагал в начале года, к концу года осталось 8 тыс., среди которых были больные и раненые.
Положение турецких и египетских войск в Греции осложнялось тем, что в Константинополе произошло очередное восстание янычар (последнее, после которого янычарский корпус был, наконец, ликвидирован) и Порта была не в состоянии послать подкрепления Ибрагиму и турецким военачальникам. Под давлением этих обстоятельств в Константинополе уже с большой тревогой смотрели на перспективу войны с Россией, и поэтому Порта пошла на уступки. В октябре между Османской империей и Россией было подписано Аккерманское соглашение, согласно которому России передавались несколько крепостей, улучшалось положение Сербии, а Дунайские княжества вернули себе право выбирать господарей из числа местных бояр. Подписание Аккерманского соглашения несколько подняло боевой дух греков, терпевших поражения на Пелопоннесе и в Центральной Греции182.
Внутриполитическая жизнь греков в 1826 г. ознаменовалась проведением в апреле III Национального Собрания в Эпидавре, подготовка к которому велась еще с зимы. Председателем Собрания был избран престарелый П. Нотарас. В качестве органов власти Собрание избрало правительственный комитет в составе 11 человек во главе с Заимисом. Этот комитет формально создал местные комитеты, фактически признавая в качестве таковых уже существовавшие к тому времени местные органы. Собранием был также избран законодательный комитет из 13 членов, в его задачу входило ведение переговоров с европейскими державами по вопросу о послевоенном устройстве независимой Греции. Фактически Собрание представляло интересы возродившейся группировки пелопонесских кодзабасов и капитанов.
В 1826 г. продолжала возрастать активность вмешательства европейских держав в греческий вопрос. Как и прежде, это было связано с повышением активности Англии. Дело в том, что в первой половине 1820-х гг. Англия упорно не откликалась на предложения других держав присоединиться к европейскому концерту. Потом Каннинг попытался монополизировать влияние на греков, но поскольку это не получилось, то Англия теперь решила воссоздать единство держав, но под своей собственной гегемонией. Прежде всего, было решено заключить соглашение с Россией. Результатом переговоров Веллингтона в Петербурге стало подписание англо-русского протокола 4 апреля 1826 г.183 Он предусматривал предоставление Греции автономии. При этом она оставалась данницей султана, который также получал широкие полномочия на выборах правителя греческой автономии. Было решено известить об этом протоколе другие европейские дворы и сделать оговоренные предложения Порте, но не навязывать их. Истинная цель Каннинга заключалась в том, чтобы добиться наибольшего влияния Англии в греческом вопросе, запугав турок русской угрозой, но не доводя дело до войны.
Договорившись таким образом с Россией, Каннинг обратился к привлечению в русло британской политики Франции. В сентябре он отправился в Париж, чтобы убедить французов стать посредниками на греко-турецких переговорах и тем нейтрализовать влияние России. В ответ Франция предложила проект пятисторонней конвенции (с участием Пруссии и Австрии), которая также предоставляла бы гарантии Османской империи. Но Каннинг категорически отказался так себя связывать. Следующая инициатива принадлежала России. В марте 1827 г. русское правительство выступило с предложением заключения международной конвенции, в которой содержалась секретная статья, предусматривавшая возможность применения силы в случае отказа турок принять посредничество европейских держав. В условиях сохранения русской угрозы Англия и Франция предпочли пойти на заключение этой конвенции, чтобы гарантировать совместное вмешательство держав в случае необходимости и тем лишить Россию возможности действовать единолично. Конвенция была подписана в Лондоне 6 июля 1827 г. Англией, Францией и Россией184.
В ней подтверждался проект создания в Греции автономного государства под верховным суверенитетом Порты. Державы брали на себя роль посредников в урегулировании греко-турецкого конфликта. Причем возможность применения силы допускалась в отношении любой из сторон, которая откажется принять предложенные державами условия перемирия. Под применением силы подразумевалось блокирование поставок боеприпасов и подкреплений, но не прямое вмешательство в боевые действия. С этой целью в Средиземное море направлялась союзная англо-франко-русская эскадра185.
Греки уже фактически на III Национальном Собрании согласились с посредничеством держав. Поэтому формально с их стороны не было препятствий. Но на практике вторая половина 1826 г. – это время нового витка политической борьбы. Колокотронис поссорился со своими бывшими соратниками, пелопонесскими кодзабасами, и вступил в соглашение с Кундуриотисом, который, в свою очередь, поругался с кодзабасами Идры. В феврале 1827 г. Колокотронис и Кундуриотис созвали собственное Национальное Собрание в Кастри (Эрмиони), тогда как сторонники прежнего правительства собрались на Эгине. Сутью этого размежевания, которое происходило на фоне деятельности ориентированных на державы политических группировок, заключалась исключительно в борьбе за власть. Никакой особенной политической программы ни у одной из них не было. Все сходились во мнении о необходимости посредничества держав. Но каждая группировка хотела добиться доминирования в правительстве, чтобы взять в свои руки переговоры с державами и тем самым обеспечить себе наиболее выгодные позиции в послевоенном устройстве Греции186.
Поскольку продолжающееся соперничество не приносило ощутимого перевеса ни одной из группировок, Колокотронис решил предпринять политический маневр. Хитрость заключалась в том, чтобы привлечь на свою сторону английскую партию и тем добиться перевеса, но одновременно не допустить к власти ключевые фигуры из этой группировки (Маврокордатоса и Заимиса). С этой целью Колокотронис согласился уступить пост главнокомандующего своему старому другу английскому филэллину генералу Ричарду Черчу187. В начале марта Черч и уже известный нам Кохран прибыли в Кастри и первым делом решили объединить греков. Результатом их деятельности стало слияние двух собраний, которые договорились встретиться в Тризине. Поэтому объединенное собрание и получило название Тризинского.
Главным вопросом на нем был вопрос о власти. Поскольку все политические деятели, принимавшие участие в революции, так или иначе, оказались ангажированными и замешанными в гражданские войны, то выборы подходящей кандидатуры затянулись. Единственной приемлемой фигурой оставался Каподистрия, который принципиально не вмешивался в развитие событий в Греции. Его восприняли бы как представителя России, кроме того, как опытный дипломат, он ждал своего часа. Однако его оппоненты активно выступали против. Утомленный этой бесплодной борьбой, один филэллин наконец воскликнул: «Выбирайте хоть Каподистрию, хоть черта какого, только поскорее!»188
Иван (Иоаннис) Антонович Каподистрия (1776–1831) происходил из знатной семьи с острова Керкира. Он получил медицинское образование в Италии, а во время русского протектората (1799–1807) занимал ответственные посты в Ионическом правительстве. После передачи островов под покровительство Франции по приглашению Александра I Каподистрия приехал в Петербург (1809) и поступил на русскую службу. Благодаря своим недюжинным способностям государственного деятеля он дослужился до поста вице-канцлера, а в 1815 г. от имени российского императора подписал Парижский мир, завершивший эпоху наполеоновских войн в Европе. После начала греческой революции Каподистрия ушел в бессрочный отпуск (1822)189. На избрании Каподистрии настаивал Колокотронис, эту же кандидатуру благодаря стараниям Черча и Кохрана поддержала английская группировка, хотя позиция британского правительства в отношении Каподистрии уже тогда была враждебной190. В результате Каподистрия был избран правителем (президентом) Греции на 7 лет. Получив известие о своем избрании на пост президента Греции (1827), он окончательно покинул русскую службу и отправился организовывать греческое государство.
Вручение власти одному лицу предполагало принятие новой конституции. Выработанная в Тризине конституция сильно ограничивала власть президента. Номинально в его руках была сосредоточена исполнительная власть, но на самом деле и она принадлежала президенту лишь частично. Всего его решения должны были быть контрассигнованы соответствующими министрами. Сами министры тоже находились в неустойчивом положении: они были подотчетны Законодательному корпусу, который мог лишить их должности. На заседаниях Законодательного корпуса президент не мог присутствовать, ему разрешалось заходить в зал заседаний лишь в самом начале либо когда они подходили к концу. Президент не имел права распускать парламент и обладал всего лишь отлагательным вето относительно принятых им законов. Сам законодательный корпус избирался на три года, но ежегодно обновлялась треть его состава. Таковы были основные нововведения Тризинской конституции. Помимо принятия конституции и избрания Каподистрии президентом Тризинское Национальное Собрание также назначило главнокомандующих вооруженными силами из числа филэллинов. Командующим сухопутными силами был назначен Черч, а флотом – Кохран191.
Они попытались реорганизовать греческие военные отряды и скоординировать боевые действия, которые на протяжении последних месяцев велись спорадически и хаотично. Причины этого заключались в том, что армии Ибрагима-паши удалось нанести грекам серьезный урон, лишить их значительных территорий на Пелопоннесе. Вторая причина состояла в том, что к середине 1820-х гг. греки уже в значительной степени израсходовали собственные средства на ведение боевых действий и теперь могли продолжать сопротивление только за счет денег и боеприпасов, жертвуемых европейскими филэллинами. Одной из главных задач момента было обеспечение подкреплений для осажденного афинского Акрополя. Черч сумел мобилизовать под свое командование около 3 тыс. чел. и договориться с капитанами Центральной Греции (Дзавелас, Караискакис), у которых было вдвое больше людей. Но тут Кохран, не предпринимавший никаких морских операций, еще и вмешался в командование войсками на суше. Результатом стало тяжелое поражение греков в начале мая 1827 г., через месяц повлекшее за собой сдачу Акрополя.
В связи с этими событиями для греков очень кстати было известие о Лондонском протоколе. Греки и филэллины согласились на условия перемирия, справедливо полагая, что теперь, когда Порта была воодушевлена последними успехами, турки на перемирие не пойдут. Было решено пока накапливать силы и ожидать вмешательства держав, чтобы воспользоваться им для нового подъема восстания и расширения его границ. Долгожданное вмешательство держав наконец произошло 8 (20) октября 1827 г. и стало известно под названием Наваринского морского сражения. Оно принесло очевидный успех державам, но на самом деле было совершенно незапланированным. Более того, английское правительство после этого долго искало виновных и считало, что сражение только нанесло урон английской политике в регионе.
События разворачивались следующим образом. Узнав о соглашении держав, египтяне решили быстро отправить подкрепления на Пелопоннес, чтобы успеть подавить там восстание до вмешательства держав. В конце августа – начале сентября эти подкрепления достигли наваринского рейда, где уже стояла турецкая эскадра. К этому времени глава союзного флота английский адмирал Кодрингтон уже имел инструкции о недопущении турецких и египетских подкреплений на Пелопоннес. Кодрингтон вступил в переговоры с Ибрагимом, в результате которых Ибрагим получал время на консультации с Каиром и Константинополем, а Кодрингтон обещал воспрепятствовать возобновлению боевых действий со стороны греков. Но эта договоренность была нарушена Черчем, который начал боевые действия в районе Коринфского залива, после чего несколько турецких и египетских кораблей покинули рейд Наварина. Кодрингтон срочно отправился туда улаживать ситуацию. Когда он вернулся, по его собственным словам, была плохая погода. Тогда, чтобы предотвратить отплытие других судов из Наварина, он решил войти в Наваринскую бухту и блокировать там турецко-египетский флот. Это решение было поддержано командовавшими французской частью эскадры Дериньи и российской Гейденом. Мусульмане восприняли передвижение союзнического флота как начало боя. Они не успели выработать правильный план сражения. Между тем, дождавшись ночи, можно было нанести союзникам значительный урон с помощью брандер. В результате начавшийся пожар уничтожил многие суда прямо на рейде. Мусульмане потеряли 60 кораблей из 89 и 8 тыс. чел. После этого Кодрингтон был отозван из Эгейского моря192.
Наваринское сражение имело огромное политическое значение. Греки справедливо сочли его поворотным в судьбе революции. Действительно, оно продемонстрировало решение держав взять греков под свое покровительство и готовность вмешаться в их вооруженный конфликт с турками. Не говоря уже о том, что понесенные при Наварине потери помешали туркам и египтянам доставить подкрепления на Пелопоннес.
Но союзники России не были довольны наваринской победой, в частности, австрийский канцлер Меттерних назвал ее «катастрофой»193, а английский король Георг IV – «горестным событием»194. В рядах союзников наступило замешательство и недоумение: что же делать дальше? Тем временем турки аннулировали Аккерманское соглашение с Россией. Николай I устал дожидаться совместных действий с англичанами и французами и в апреле 1828 г. объявил туркам войну. Между тем, уже в январе 1828 г. в Грецию прибыл Каподистрия. С этого времени греческая революция вступила в новый этап своего развития.
Активное вмешательство европейских держав в греческие дела вновь оживило надежды на освобождение Греции, а после Наваринского сражения (1827) и русско-турецкой войны 1828–1829 гг. надежды стали реальностью. Филэллины облегченно вздохнули, а Пушкин посвятил уже освобожденной Греции свое известное стихотворение «Восстань, о Греция, восстань!»
После окрыляющих военных успехов первого этапа революции греки долгое время уделяли борьбе с внешним врагом гораздо меньше внимания, чем она того заслуживала. Основные их силы отвлекала внутриполитическая борьба. С перерастанием этой борьбы в гражданскую войну, казалось, можно было говорить о складывании политических группировок по интересам, но вторая гражданская война продемонстрировала, что вывод этот был бы слишком поспешен. Действительно, во время первой гражданской войны греческий политический лагерь был расколот по социальному принципу, но во время второй – по географическому. В связи с этим становится ясным, что историки-марксисты (как отечественные, так и греческие) преувеличивали значение социально-экономической составляющей греческой революции. Даже на ее завершающем этапе можно лишь с большой натяжкой говорить о наличии в стране политических группировок, объединенных социально-экономическим интересом. Многочисленные политические коалиции тех лет, отсутствие четких программ у политических противников, неразборчивость в средствах борьбы – все это говорило о том, что лидеры греческих повстанцев сражались единственно за власть, плохо представляя, как она будет выглядеть. В итоге к концу революции большинство ее видных участников имели репутацию беспринципных интриганов, запятнавших себя гражданскими войнами.
Затяжной характер революции привел к интенсификации контактов между греческой политической элитой и Европой. Деятельность филэллинов в Греции внесла заметный вклад в усвоение ими последних достижений политической мысли Европы и способствовала усвоению греческой элитой европейской модели национального государства. Шаги, предпринимавшиеся филэллинами на родине, стимулировали формирование общественного мнения, благожелательно настроенного в отношении греков. Наряду с государственными интересами это был важный фактор, подтолкнувший великие державы к активной поддержке греческих повстанцев вначале дипломатическим, а затем и военным путем.
Первый президент
Некоторые историки сомневаются в том, что Каподистрия решился бы приехать в Грецию, если бы не Наваринская битва195. Действительно, после Наварина Каподистрия убедился, что греки получат поддержку держав. Летом 1828 г. состоялось совещание представителей держав, на котором было решено использовать французский экспедиционный корпус для очистки Пелопоннеса от египтян. Французские войска под командованием генерала Мезона прибыли на Пелопоннес, который был ими занят практически без боя, т. к. египтяне уже оттуда эвакуировались. Так Франция воспользовалась удобным случаем, чтобы укрепить свои позиции в Греции196.
Осенью того же года проходила встреча посланников держав на Поросе, где должны были быть определены границы греческого государства. Рассматривались в общей сложности четыре проекта, из которых наиболее благоприятный для греков предполагал расширение северной границы до линии Волос – Аспропотамос, а наименее благоприятный ограничивал территорию независимой Греции Пелопоннесом197.
Каподистрия хотел получить в «приданое» очередной западный заем, чтобы иметь финансовую возможность начать государственное строительство в соответствии со своими взглядами. Принятая греками конституция сильно ограничивала его власть. Президента это не устраивало, и первое, что он сделал, прибыв в Грецию, это ее нарушил.
Уже в январе 1828 г. Каподистрия лишил полномочий Законодательный корпус в пользу созданного им органа – Панэллиниона, впоследствии преобразованного в сенат. Члены Панэллиниона не избирались, а назначались лично президентом. Вслед за тем он начал вытеснять пелопоннесцев и островитян с занятых ими государственных постов и назначать на эти места верных ему людей, преимущественно выходцев с Ионических островов. Чтобы пресечь злоупотребления местных чиновников, Каподистрия стал назначать номархов не из числа местных жителей. Запланированное на апрель 1829 г. очередное Национальное Собрание он созвал только в июле. Причем оно состояло по преимуществу из верных ему людей.
Стремление Каподистрии ограничить власть местных нотаблей, разумеется, не вызвало их восторга. Поэтому в скором времени различные политические группировки объединились в оппозиционную президенту «конституционную партию». В оппозицию вошли филэллины (Черч), фанариоты (Кантакузины, Маврокордатос), островитяне-идриоты (Кундуриотисы, Криезисы), пелопонесские кодзабасы (Делияннисы, Каламогдартисы, А. Лондос, А. Заимис), капитаны из Центральной и Северной Греции (Макриянис, Гривасы). В оппозиции президенту находились также маниаты с главенствующим там кланом Мавромихалисов и Д. Ипсиланти. Поддерживали президента в основном пелопоннесские капитаны (Колокотронисы, Петимезасы, Димитриос Плапутас), выходцы с Ионических островов (Метаксасы, Андреас Пападопулос-Вретос), а также образованные греки родом с территорий, оставшихся за пределами формирующегося государства (Георгий Гларакис с Хиоса, К. Канарис с Псара, эпирот Георгий Ставру). Президента поддержали также некоторые филэллины, в том числе будущий член регентства баварец Гейдек. Эти люди составили т. н. партию кивернетиков или президентскую партию198.
Желание Каподистрии отстранить от власти старую олигархическую верхушку проистекало из его представления о том, что греческое государство должно быть не просто преемником османской власти, но принципиально новым, построенным по европейскому образцу199. Кроме того, старые политические лидеры скомпрометировали себя бесконечными дрязгами, уже несколько раз перераставшими в гражданскую войну.
В области внешней политики свою главную задачу Каподистрия видел в том, чтобы максимально расширить границы будущего греческого государства, пользуясь тем, что державы еще не пришли к единому мнению по этому вопросу. Для этого Каподистрия постарался распространить масштабы греко-турецкого конфликта на возможно большую территорию. Были активизированы боевые действия в Центральной Греции. Операциями в ее западной части руководил Черч, а в восточной – Ипсиланти. Между тем в ноябре 1828 г. державы (под давлением Меттерниха) подписали протокол, согласно которому брали под свое покровительство Пелопоннес и Киклады. Это наводило на мысли, что таковы будут и границы греческого государства. Возможно, поэтому, Каподистрия перестал оказывать поддержку Черчу, и тот вел войну в Западной Греции собственными силами. Д. Дакин полагал, что Каподистрия перестал поддерживать Черча, чтобы показать свою лояльность в отношении держав200.
Военные успехи греков, а также продвижение русских войск в Добрудже и Армении привели к тому, что Веллингтон, сменивший покойного Каннинга на посту премьер-министра Англии, был вынужден пойти на уступки. Уже в декабре на совещании послов на Поросе было достигнуто соглашение о проведении греко-турецкой границы по линии Арта – Волос, установлении в Греции наследственной монархии и сохранении ее в вассальной зависимости от султана. Самос и Крит оставались за пределами греческого государства. Однако и эти условия казались Веллингтону чрезмерными, поэтому англичане подписали их только в марте 1829 г., и то не как окончательное решение, а как отправную точку для переговоров с турками. Англии был нужен мир в средиземноморском регионе, а не сильная Греция, которая станет вести с турками постоянные войны. Россия в этот момент не стала настаивать на большем, рассчитывая, что сможет возобновить переговоры, опираясь на успехи русского оружия201.
Эти ожидания вскоре оправдались. В июне 1829 г. русские войска взяли Силистрию, а в августе вышли к Адрианополю. Такое стремительное развитие событий очень обеспокоило не только турок, но и англичан. Турки согласились признать мартовский протокол 1829 г., а англичане приложили все усилия к тому, чтобы не дать России воспользоваться своими успехами. В результате условия Адрианопольского мира 1829 г. были весьма умеренными. Россия приобретала дельту Дуная, брала под свой протекторат Дунайские княжества, расширялась сербская автономия. Согласно этому договору, турки признавали мартовский протокол, но с некоторыми оговорками: территория Греции ограничивалась Пелопоннесом и Кикладами. Таким образом, хотя добиться большего и не удалось, русское оружие заставило турок согласиться с образованием на Балканах греческого государства202.
Теперь на повестке дня стоял вопрос о выборе будущего правителя Греции. В том, что независимая Греция должна стать монархией, никто не сомневался. Фигура Каподистрии категорически не устраивала Англию и Францию, поскольку они видели в нем агента влияния России и боялись, что он в конце концов возложит на себя корону. На самом деле существующие исторические исследования показывают, что представления о Каподистрии как о русском агенте – не более чем миф, выдуманный в свое время его политическими противниками и доведенный до сведения европейских правительств через филэллинов203. Каподистрия руководствовался исключительно национальными интересами. Но получилось так, что на том этапе они совпадали с интересами России: Россия была единственной державой, которая была заинтересована в территориальном расширении Греции. В тех пунктах, где его представление о благе греческого государства расходилось с интересами русского правительства, Каподистрия действовал самостоятельно.
Несколько месяцев державы потратили на то, чтобы договориться о кандидатуре на греческий престол. 22 января (3 февраля) 1830 г. был подписан протокол, в котором греческая корона предлагалась Леопольду Саксен-Кобургскому. Даруемое ему королевство должно было иметь границу по линии Арта – Волос и включать также острова Крит и Самос. Кандидатура Леопольда устраивала всех: Францию – потому что она надеялась завязать с ним династические связи и тем поставить под свое влияние, Англию – потому что эти связи уже имелись, Россию и Каподистрию – потому что Леопольд зарекомендовал себя как борец за греческие интересы.
Подписание февральского протокола означало окончательное признание державами независимости греческого государства, а потому считается датой окончания греческой революции. Ведь ее основная цель – создание независимого национального государства – была достигнута. Но результаты революции не удовлетворили греков, которые считали успех лишь частичным. В состав греческого независимого государства (на 1828 г. – население ок. 750 тыс. чел.) вошла лишь часть земель, населенных греками. Более 2 млн греков остались за пределами своего государства. Кроме того, революция не привела к ожидавшемуся большинством населения переделу собственности. У власти закрепилась олигархия кодзабасов, которая занимала позицию «турецкие порядки без турок».
Греческая революция имела и большое международное значение. Она была проявлением общего революционного подъема в Европе в 1820-е гг. Но, в отличие от ряда других революционных выступлений (Италия, Россия), греческая революция оказалась в целом успешной. На Балканах образовалось первое полностью независимое от турок национальное государство204. Это событие имело серьезные геополитические последствия. Во-первых, оно свидетельствовало о том, что распад Османской империи – дело времени, предотвратить этот процесс невозможно. Во-вторых, греческая революция, в которой принимали участие и представители других балканских народов, способствовала процессу формирования наций на Балканах и складыванию национального самосознания болгар, албанцев, румын, а также ненемецких народов Австрии. В перспективе неизбежны были процессы национального размежевания на Балканах, где население разной этнической принадлежности часто проживало вперемешку. Наконец, создание греческого независимого государства на небольшой части греческих земель оставляло открытым вопрос о судьбе греков, оставшихся за его пределами. При благоприятной конъюнктуре греческое государство, которое стало вскоре претендовать на роль ядра нации, неизбежно должно было возобновить борьбу с Османской империей за другие греческие земли. Этот процесс действительно вскоре начался и длился еще сто лет, после чего прошло национальное размежевание, в значительной степени снявшее взаимные территориальные претензии греков и турок.
Но вернемся в 1830 год. Когда с Леопольдом начались переговоры, то территория будущей Греции была несколько урезана (Ламия – Аспропотамос). Леопольд вначале согласился принять греческую корону в надежде на то, что ему удастся убедить державы расширить границы Греции и решить некоторые экономические проблемы. Но когда этого сделать не удалось, последовало отречение Леопольда. Свою роль в этом сыграла и борьба партий внутри самой Греции: каждая группировка хотела «перетащить» будущего короля на свою сторону205. Некоторые историки, с подачи английского посланника Докинса, обвиняли в отречении Леопольда Каподистрию206. Июльская революция во Франции, смена правительства в Англии и волнения в самой Греции на некоторое время отодвинули вопрос о греческом монархе на второй план.
Помимо внешнеполитических проблем, Каподистрии пришлось столкнуться с серьезными экономическими и внутриполитическими трудностями. Молодое государство получило достаточно тяжелое наследство от эпохи революции. Военные действия и перемещение значительных масс турецкого и греческого населения повлекли за собой нарушение традиционных экономических и административных связей, сельскохозяйственным угодьям и торговым центрам был нанесен значительный материальный ущерб. Разбитые дороги, разрушенные порты, вырубленные виноградники и оливковые рощи, сожженные деревни знаменовали собой катастрофическое состояние экономики, закономерным последствием которого были голод и болезни, а с ними бороться было практически невозможно из-за почти полного отсутствия необходимых средств и врачей. Отраслью, претерпевшей наименьший ущерб во время революции, была торговля. После разорения турками и египтянами некоторых островов (Хиос, Касос, Псара) некоторые другие (Сирос) смогли сохранить свой экономический потенциал и торговой столицей нового государства стал порт Эрмуполи (Сирос). Бывшие ναυτικά νησιά207 пришли в упадок, поскольку судовладельцы растратили свои капиталы во время революции и теперь не имели возможности восстановить свой флот. В результате многие экипажи были вынуждены искать работу в Османской империи.
Кроме экономических проблем история революции 1821 г. продемонстрировала неспособность греков создать сильную центральную власть. Но именно в сильной центральной власти Каподистрия видел путь к формированию подлинно независимого процветающего государства. Созданию дееспособной центральной власти препятствовало такое характерное явление, как клиентела и клановая структура общества. В силу этого классовый состав греческого общества той эпохи определить довольно сложно, т. к. вертикальные социальные связи (клиент – патрон) часто оказывались прочнее общности профессии и социального положения, которые могли бы объединить людей в защиту их классовых интересов.
Каподистрия предпринял первую попытку преодолеть эти трудности: его политика была направлена на формирование централизованного государства, поддержание мира в стране, создание благоприятных условий для восстановления сельского хозяйства208. Каподистрия принял первые меры по организации государственного аппарата, ограничивая при этом влияние традиционных элит, что и создало почву для появления оппозиции.
Он вел успешную борьбу с пиратством, начал реорганизацию армии и воссоздание флота209. За небольшой срок своего пребывания у власти Каподистрия сумел сформировать четыре батальона регулярной пехоты, артиллерийский батальон, два эскадрона регулярной кавалерии, один эскадрон легкой кавалерии, образцовый батальон и двадцать батальонов легкой пехоты210. Параллельно с созданием регулярных воинских частей Каподистрия постепенно превращал нерегулярные партизанские отряды в полурегулярные. К концу правления Каподистрии, даже после уничтожения части флота восставшими оппозиционерами, у Греции оставалось 44 судна, в т. ч. четыре корвета, пять бригов, шесть шхун и два парохода. Личный состав флота насчитывал около 15 тыс. чел., в т. ч. трех контр-адмиралов, двух капитанов первого ранга, девять капитанов второго ранга, 115 лейтенантов и унтер-офицеров211.
Каподистрия заложил основы народного образования, открывая государственные школы и планируя создание университета. На начало 1830 г. в Греции насчитывалось 111 школ и 7824 ученика212. При личном участии Каподистрии были основаны сиротский приют на о. Эгина, семинария на о. Порос, военное училище в Навплио и др.213 В 1833 г. состоялся первый выпуск этого училища: все восемь выпускников пополнили офицерский состав различных воинских частей214. Современник событий И. Персиани215 справедливо отмечал: «Графу Каподистрии нельзя отказать в том достоинстве, что он понимал всю важность усилий, которые предстояло предпринять ради умственного и морального развития греков. Если, с одной стороны, множество и разнообразие созданных с этой целью учреждений свидетельствуют о том внимании, которое он уделял этой важнейшей области управления, то, с другой стороны, их успех на протяжении короткого срока его правления говорит о том, как многого можно добиться даже при скудных ресурсах»216.
Особую остроту сохраняла проблема национальных земель. Каподистрия мечтал о том, чтобы сделать Грецию экономически независимой. Необходимые для этого деньги в бюджете отсутствовали, поэтому, помимо жесткой экономии, выход он видел в решении земельной проблемы. Вопрос о судьбе национальных земель был одним из предметов политической борьбы уже с самого начала революции. Каподистрии идеальным представлялось следующее решение: часть земель должна быть роздана безземельным крестьянам и ветеранам революции, другая часть должна быть продана за наличные деньги, укрепляя таким образом государственные финансы. Однако политика Каподистрии в этом вопросе натолкнулась на саботаж со стороны кодзабасов, мечтавших завладеть бывшим турецким имуществом. Кодзабасы настраивали против продажи земель местных крестьян, а сами между тем препятствовали передаче земли крестьянам. Однако, несмотря на все сопротивление кодзабасов, Каподистрии удалось раздать беженцам и ветеранам часть национальных земель. Но в целом аграрный вопрос остался нерешенным217.
Государственные финансы также находились в тяжелом состоянии. Прибыв в страну в 1828 г., Каподистрия обнаружил казну не только пустой, но и обремененной долгом в 2,5 млн лир в счет английских займов 1824–1825 гг. Он использовал разные пути решения финансовой проблемы. Каподистрия обратился за помощью к державам и богатым грекам диаспоры. Уже в феврале был создан первый греческий банк. Однако его деятельность не пользовалась популярностью по той причине, что Каподистрия вмешивался в его работу и вкладчики не хотели рисковать. Наведение порядка в стране позволило Каподистрии вдвое увеличить доходы казны лишь за счет деятельности государственных финансовых служб. При этом система налогообложения осталась прежней. Таможенные сборы достигали 10 % на импорт и 6 % на экспорт (из-за революции экспортная торговля находилась в упадке). Земельные налоги составляли 10 % с частных владений и 30 % с национальных земель. Земельные налоги уплачивались преимущественно натурой, так как денег у крестьян не было. Несмотря на то, что фискальная система не была реформирована, доходы государства возросли за счет того, что платить стали все218. Эти меры также затрагивали интересы кодзабасов.
Особое положение сложилось в церковном вопросе: на территорию Греции, спасаясь от репрессий, из Османской империи бежало множество епископов, однако административное и духовное руководство Церкви оставалось в занятом турками Константинополе и часто сменяемые «турецкоподданные» патриархи, дабы сохранить жизнь и сан, вынуждены были анафематствовать восставших греков и призывать их к подчинению султану. Такая ситуация грозила неприятностями и после освобождения: через церковное руководство турки могли оказывать влияние на внутренние дела греков, ибо авторитет Церкви и православной веры в стране был очень высок. Сам собой напрашивался вопрос об отделении Церкви греческого государства от Константинопольского патриархата. На практике это была очень сложная проблема: надо было получить независимость от власти патриарха, при этом не испортив с ним отношений. Поэтому И. Каподистрия действовал очень медленно и осторожно, но его смерть прервала начатое дело219.
Уже к концу 1829 г. оппозиция президенту приняла организованный характер. До поры до времени президенту удавалось контролировать ситуацию. Но уже весной 1830 г. события вышли из-под контроля. Оппозиция перешла к вооруженным формам борьбы, первым проявлением которых стало восстание в Мани на Пасху 1830 г. Оно было организовано семьей Мавромихалисов, недовольных политикой Каподистрии. Каподистрия хотел упразднить ту значительную автономию, которой Мани пользовалось при турках, вместе с варварскими обычаями маниатов (кровная месть и т. п.). Каподистрия воспользовался соперничеством местных кланов, чтобы лишить маниатов некоторых вольностей. Члены семьи Мавромихалисов, занимавшие государственные посты, были отправлены в отставку. В этой ситуации Петробей Мавромихалис, «король маниатов», выступил защитником местных вольностей от посягательств центральной власти. Восстание в Мани с перерывами продолжалось вплоть до октября 1831 г. Его кульминацией стало убийство Каподистрии в Навплио членами семьи Мавромихалисов. К этому времени Петробей сидел в тюрьме, а некоторые другие члены семьи жили в столице под бдительным надзором220.
В августе 1830 г. началось восстание на Идре, куда прибыли покинувшие столицу Маврокордатос, Трикупис и Мьяулис. Как и маниаты, судовладельцы Идры были недовольны лишением прежних привилегий. Кроме того, Идра находилась в состоянии экономического кризиса, следствием которого была массовая безработица. В этих условиях идриоты не могли согласиться с уплатой таможенных пошлин государству. Наконец, местная верхушка требовала от государства компенсации расходов, понесенных во время революции. Каподистрия готов был пойти на уступки, но выплаченная им сумма составила лишь 1/3 требуемой. Переговоры зашли в тупик и переросли в восстание. Таким образом, основная причина разногласий идриотов и президента была экономического характера, но восстание шло под лозунгом борьбы за местную автономию. В июле 1831 г. лидеры восстания созвали собрание, которое издало обращение к державам с просьбой поддержать их в борьбе с Каподистрией. В противном случае идриоты грозили перейти под протекторат Османской империи. Предпринимаемые повстанцами действия переходили в прямой разбой. Так, весной 1831 г. идриоты напали на таможню на Сиросе и ограбили ее. Восстание на Идре продолжалось и после смерти Каподистрии и прекратилось лишь в 1832 г. после отречения Августина Каподистрии, который пытался наследовать своему брату.
Наконец, в мае 1831 г. началось восстание в континентальной Греции (Аталанта) под руководством македонского капитана Дзамиса Каратасоса. Причина недовольства капитанов заключалась в лишении их традиционного источника доходов. Дело в том, что Каподистрия решил разграничить военную и экономическую сферы деятельности. Во время революции капитаны были одновременно и откупщиками налогов на контролируемых ими территориях. Каподистрия лишил их права сбора налогов, а это была важнейшая статья их доходов, ведь государственное жалованье не выплачивалось месяцами. Восстание в континентальной Греции было единственным вооруженным выступлением оппозиции, которое Каподистрии удалось подавить. Поскольку это было сделано с помощью русской эскадры, расквартированной в Эгейском море, то враги президента получили дополнительный повод обвинить Каподистрию в сотрудничестве с Россией. Надо сказать, что в этот период Англия и Франция относились к президенту с почти откровенной враждебностью. После подавления восстания Каратасос бежал на Идру и присоединился к местным повстанцам221.
Если на каком-то этапе Каподистрия готов был идти на переговоры с оппозицией, то открытая враждебность Англии и Франции, а также расширение требований оппозиции вели к ужесточению позиции Каподистрии222. В результате политический кризис в стране углублялся. Пиком его стало убийство Каподистрии, выглядевшее как акт личной мести семьи Мавромихалисов. Но до сих пор идут дискуссии о том, какая из трех великих держав приложила руку к этому убийству223. Со смертью Каподистрии созданному им политическому режиму пришел конец, некоторые его реформы были отменены, а страна оказалась ввергнутой в анархию гражданской войны.
В это время в Греции находился Иван Эммануилович Персиани – российский дипломат греческого происхождения, проведший на службе Российской империи 50 лет (1816–1866). Имя Персиани и двух его сыновей по непонятным причинам отсутствует в составленном известным греческим историком К. Папулидисом Алфавитном каталоге греков, находившихся на службе Министерства иностранных дел императорской России224. За долгие годы службы он прошел путь от канцелярского служителя до посланника, дослужившись до чина действительного тайного советника225. Своим продвижением по службе он обязан не только происхождению, но и своим деловым качествам: исполнительности, добросовестности, безупречному поведению. Эти качества вполне проявились и в годы его службы в Греции (1831–1857). В 1831 г. И. Э. Персиани был назначен первым секретарем Российской императорской миссии при Греческом королевском дворе. Миссия была молодая, как и само греческое государство.
Находившийся в это время в Греции Персиани имел возможность лично наблюдать за политической жизнью новорожденного государства. В 1835 г., когда срок полномочий баварского регентства подходил к концу, Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции. Так появились «Рассуждения о Греции». Их предваряет посвящение директору Азиатского департамента Министерства иностранных дел К. К. Родофиникину, которому и была адресована вся работа. Автор не предназначал ее к публикации, но выражал надежду, что она попадет «пред светлые очи» канцлера К. В. Нессельроде.
«Рассуждения о Греции с момента прибытия короля до конца 1834 года» (таково полное название работы Персиани) представляют собой объемную аналитическую записку на французском языке, текст которой занимает свыше 200 листов, переписанных от руки и помещенных в специально изготовленную твердую папку с тисненым заглавием работы и годом ее написания. «Рассуждения» состоят из предисловия, пространного введения, где подробно анализируются причины политической нестабильности в Греции, и двух частей. В первой части, занимающей свыше половины объема всей работы, обстоятельно описывается политическая ситуация в Греции в 1832–1834 гг. и анализируется политика баварского регентства до конца 1834 г. Большое внимание в ней уделяется причинам и механизмам формирования т. н. партий – политических группировок, оказывавших значительное влияние на политическую жизнь страны. Вторая часть представляет собой краткий обзор политического устройства Греции, ее административной сферы, церковно-государственных отношений, финансов, состояния торговли, армии и флота и др. Удивительно, что этот не имеющий аналогов в России и содержащий столь обширную информацию труд усердного дипломата более полутора столетий мертвым грузом пролежал в архиве. Он представляет ценность как для изучения собственно греческой истории периода баварского правления, так и для исследования российской политики в этой стране.
В «Рассуждениях» Персиани можно выделить два пласта: описательный и аналитический. Для историка значимы они оба. Сочинение Персиани содержит преимущественно факты и события, известные и по другим источникам, на которые часто указывает сам автор. Точное и подкрепленное доказательствами изложение материала свидетельствует о серьезном подходе автора работы. Перед нами специалист-эксперт, которому чужды наивные восторги и поверхностный взгляд многочисленных европейских путешественников, посещавших тогда Грецию. Но Персиани не просто описывает события: он сравнивает, обобщает, делает выводы. Целый ряд похожих заключений, касающихся политики регентства, был позже сформулирован и признан историками. Однако в изложении и оценках некоторых событий Персиани принципиальным образом расходится как с другими источниками, так и с утвердившейся в историографии точкой зрения. Одно из этих расхождений касается оценки политики первого президента страны И. Каподистрии, а также событий, связанных с его гибелью.
Анализ правления И. Каподистрии не входит в непосредственную задачу автора «Рассуждений», это другой хронологический период. Однако на самом деле он в сочинении Персиани присутствует и служит отправной точкой при описании положения дел в различных областях, а также используется для сравнения с мероприятиями регентства. Общий вывод, который можно сделать, собрав по страницам сочинения Персиани мнения автора о различных направлениях деятельности первого президента Греции, таков: Каподистрия был лучшим правителем, какого страна могла только пожелать. В отличие от многих историков, находящих в политике Каподистрии некоторые «перегибы», которые, по их мнению, и стали причиной формирования оппозиции226, Персиани полагает, что путь, которым пошел Каподистрия, был единственно возможным для страны. Раздувание оппозиционных настроений он приписывает действиям иностранных держав.
Каждого историка-неоэллиниста, конечно, интересует вопрос о заказчиках и вдохновителях убийства Каподистрии, поскольку известные на сегодняшний день документы не называют их имен. Не найдем мы их и у Персиани, который сознательно уклоняется от обсуждения этого вопроса. Тем не менее, в «Рассуждениях о Греции» можно найти некоторые косвенные указания на этот счет. Прежде всего, это касается вопроса о причастности к этому злодеянию России, на которую пытались возложить вину за него его истинные виновники. Сожаление Персиани о гибели Каподистрии столь же велико, сколь велико и его негодование по поводу открытого убийства законного президента страны. Достаточно сказать, что с выражения своего возмущения и чувства стыда за «нацию, обагрившую свои руки кровью главы государства»227 он начинает свое сочинение. Вряд ли наш автор смог бы так смело выражать эти настроения, если бы они, хотя бы отчасти, не разделялись его начальством. Иначе и не могло быть: Россия ни в коей мере не была заинтересована в смерти Каподистрии, а его гибель стала одной из важнейших причин удара, нанесенного по «русской партии» в Греции в первой половине 1830-х гг., и ослабления влияния России в этой стране. Разумеется, в этой ситуации трудно заподозрить российскую дипломатию не только в причастности к убийству, но и вообще в каких-либо злых намерениях в отношении греческого президента.
Важнейшую причину всех несчастий Греции Персиани видит в интригах Англии и Франции: «...Именно агенты этих двух держав, чтобы утвердить в Греции их влияние, посеяли смуту среди ее жителей, наточили нож, поразивший графа И. Каподистрию»228. Но это общая оценка, а в частности, Персиани склонен согласиться с теми, кто обвинял в сговоре с убийцами Каподистрии французского посланника барона Руана229. Возможно, выводы Персиани имеют под собой те же основания, что и свидетельство состоявшего в то время на службе в Греции русского офицера А. Н. Райка230. Также Персиани возлагает на Англию и Францию вину за разжигание гражданской войны в Греции после смерти И. Каподистрии231.
Прибытие в Грецию И. Каподистрии и его активная политика знаменовали собой новый этап в развитии греческой государственности. Каподистрия пытался сделать Грецию европейской страной во всех отношениях: политическом, социальном, экономическом, культурном. Трудности, с которыми он столкнулся, показали, что, несмотря на все усилия просветителей в предшествующий период, не только простой народ, но и местные элиты были к этому не готовы. Они продолжали жить в рамках традиционной византийско-османской культурной парадигмы, консервации которой способствовали географические условия, состояние экономики, устойчивость традиционных социальных структур. Разрыв с традицией только начинался.
«По когтю узнаешь льва», – гласила древняя пословица. И мы решили сделать некоторые выводы о революции 1821 г. по ее в буквальном смысле следам – оттискам печатей той эпохи. Ценность печатей как источника по истории Древнего мира и Средних веков хорошо известна каждому историку. Недаром сфрагистика составляет особую вспомогательную историческую дисциплину. Специалисты же по истории Нового времени уделяют печатям гораздо меньше внимания. Это связано как с наличием более обширного и многопланового корпуса источников по этому периоду, так и со снижающейся в это время информативностью печатей. Греческая революция 1821 г. в этом отношении не подчиняется общему правилу: оставленный ею богатый сфрагистический материал ставит перед исследователем весьма важные вопросы. Нас, в частности, интересовали следующие: во-первых, отражают ли печати процессы государственного строительства греков в 1820-е гг., и если да, то каким образом; во-вторых, что нового дают печати для изучения национального самосознания греков в это время?
В поисках ответов на эти вопросы нами было проанализировано около 100 печатей, большинство из которых мы изучали по факсимильным оттискам, опубликованным в многотомном собрании архивных материалов по истории греческой революции 1821 г.232 Все исследованные печати можно разделить на несколько групп в зависимости от того, кому они принадлежали:
• монастырские и епископские печати;
• общинные печати;
• печати органов революционной власти;
• печати частных лиц.
Печати последней категории были нам доступны в небольшом количестве, поэтому мы их использовали лишь в качестве иллюстраций.
В османское время, когда Церковь была фактически единственной легальной общественной организацией христианского населения, монастыри представляли собой автономные социальные единицы и располагали собственными печатями. Свои печати имели и епископы, выполнявшие помимо чисто церковных и некоторые гражданские функции. В ходе революции 1821 г. роль Церкви в системе государственного управления стала снижаться. Это подтверждается наличием небольшого количества светских документов, заверенных монастырскими и епископскими печатями в архивах государственных органов того времени. И все же, сам факт наличия таких документов говорит о том, что в некоторых случаях население стремилось заручиться поддержкой Церкви во взаимоотношениях с государственными органами – местная Церковь была им ближе, нежели центральная власть. Например, жители епархии Св. Петра, выражая свой протест против административных преобразований правительства, заручились поддержкой настоятелей двух местных монастырей, а население Монемвасьи, избирая депутатов в Национальное Собрание, обратилось к своему митрополиту с просьбой заверить соответствующий протокол233.
Среди печатей этой категории нет созданных в годы революции. Церковь сохраняла печати дореволюционного времени, многие монастыри пользовались еще печатями XVIII в. В частности еще в 1823 г. игумен монастыря Св. Иоанна Богослова в Астросе Никодим пользовался печатью 1792 г., а Константин, игумен Спасо-Преображенского монастыря, называемого Луку, заверял свою подпись печатью 1787 г.234 Как и прочие печати данной категории, обе указанные печати круглой формы. В центре каждой из них помещалось изображение с христианской символикой. В большинстве случаев это иконографическое изображение святого или события, которому посвящен монастырь. Соответственно, и на печати Иоанно-Богословского монастыря изображен Св. Иоанн Богослов, а на печати Преображенского монастыря – Преображение Господне. На печати митрополита Монемвасийского 1800 г. изображен Христос-пастырь, образец для подражания для каждого епископа235.
По периметру печати, как правило, размещалась надпись с названием монастыря или епархии. Она могла также содержать дату создания печати. Изображения на печатях этого типа прорисовывались весьма детально и выполнялись с большим художественным и каллиграфическим искусством, однако в надписях содержатся орфографические ошибки, и часто в немалом количестве. Например, в надписи печати Спасо-Преображенского монастыря, называемого Луку, ошибки содержатся в четырех словах из девяти: СΦΡΑΓΗС ΤΗС ΜΩΝΗС ΤΟΥ СΩΤΙΡΟС ΧΡΙSΤΟΥ ΤΗС ΜΕΤΑΜΟΡΦΩСΕΟС ΕΠΟΝΟΜΑΖΟΜΕΝΗС ΛΟΥΚΟΥС 1787. Этот факт свидетельствует о невысоком уровне грамотности насельников обителей.
Оттиски монастырских печатей говорят о том, что печати были целые, а не состояли из нескольких частей. Это обстоятельство вполне объяснимо и отражает традиционную структуру управления в Церкви, когда демократические устои сочетались с единоначалием. В монастырях все братия были равны между собой, но беспрекословно подчинялись избранному ими же игумену. Ему принадлежала вся полнота административной власти в обители и внешних сношений (за исключением ктиторских монастырей). Поэтому монастырская печать хранилась у игумена и могла использоваться только им. Следовательно, не было необходимости в разделении ее на части. По схожим основаниям епископские печати также были целыми. Исключение из этого правила составляла печать Константинопольского патриарха, состоявшая из четырех частей. Эта печать имела важнейшее значение для всего христианского населения Османской империи, поскольку только патриарх Константинопольский, наделенный некоторыми полномочиями гражданской власти, представлял христиан перед османской властью. Части печати хранились у митрополитов, чьи епархии занимали первые места в исторически сложившемся перечне. Так что патриарх не мог принимать важные решения единолично: оттиск патриаршей печати свидетельствовал о консенсусе среди высшего эшелона церковной власти. Таким образом, древний принцип соборности в управлении Церковью не был еще утрачен окончательно. Образно говоря, печать выступает здесь как символ в его первоначальном значении236.
Одну из наиболее многочисленных групп печатей рассматриваемого времени составляют общинные печати. Большое количество таких печатей на документах, адресованных революционным органам власти, свидетельствует о том, что община, бывшая важнейшим органом местного самоуправления в османское время, продолжала сохранять свое значение и во время революции. Среди изученных нами печатей большинство принадлежат островным общинам, где общинное самоуправление было развитым с эпохи крестовых походов. В эпоху революции островитяне продолжали придерживаться этой традиции, сохраняя общинную организацию даже в условиях эмиграции. Так, община выходцев с разоренного в 1822 г. Хиоса обосновалась на Сиросе, а беженцы с острова Касос, подвергшегося той же участи в 1824 г., нашли пристанище на Наксосе. На этом острове члены общины Касоса избрали и своих депутатов в Национальное Собрание, приложив к соответствующему документу общинную печать237.
Общинными печатями жители скрепляли свои жалобы и ходатайства, протоколы выборов депутатов Национального Собрания и др. Общинные печати, бывшие в употреблении в годы революции, не единообразны. Многие общины продолжали пользоваться печатями дореволюционного времени, которые существенным образом отличаются от печатей революционной эпохи. Значительная их часть относится к первой четверти XIX в, однако встречаются печати и XVIII в. Например, печать общины о. Кулури (1796) и о. Скопелос (1766)238. Среди дореволюционных печатей отчетливо выделяются два типа: с изображением и без него. К печатям первого типа очень близки печати островов Санторин, Патмос, Порос, датированные 1821 г., и печать общины Праста, датированная 1822 г. Созданные накануне либо в самом начале революции, они продолжали использоваться и в последующие годы. Так, печать общины Санторина мы встречаем в 1823 г.239, а Пороса – в 1826 г.240
Наибольший интерес представляют печати первого типа. По своему внешнему виду они близки к монастырским. Эти печати круглой формы, в центре их помещается изображение, по периметру расположена надпись с названием общины, часто содержащая и год создания печати, например: ΣΦΡΑΓΙΣ ΤΗΣ ΚΟΙΝΟΤΗΤΟΣ ΑΝΤΙΠΑΡΟΥ 1819 (печать общины Антипароса 1819)241. В надписи могли включаться и входившие в общину территории либо важнейшие населенные пункты. Например, на печати о. Касос написано: ΣΦΡΑΓΙΣ ΚΟΙΝΟΥ ΝΗΣΟΥ ΚΑΣΟΥ Κ[ΑΙ] ΤΩΝ ΤΕΣΣΑΡΩΝ ΑΥΤΗΣ ΜΕΡΩΝ. ΑΩΚ... (печать общины острова Касос и четырех его частей. 182...). Наиболее показательна надпись на печати общины о. Санторин: СΦΡΑΓΙС ΤΗС ΚΟΙΝΟΤΗΤΟС ΤΩΝ ΡΩΜΑΙΩΝ ΤΗС ΝΗСΟΥ СΑΝΤΟΡΙΝΗС ΕΜΠΟ: 1821: ΡΙΟС ΡΩΜΑΙΟΙ ΠΥΡΓΟС ΕΠΑΝΩΜΕΡΙΑ (печать общины ромеев острова Санторин: Эмбориос, Ромеи, Пиргос, Эпаномерья 1821)242. В этой надписи представлены названия крупнейших населенных пунктов, входивших в общину. Важно отметить самоидентификацию местных греков как «общины ромеев» – это единственная печать с такой характеристикой общины. Ромеями, т. е. гражданами Римской империи, как известно, называли себя жители Византии. Как видим, это самоназвание сохранилось у греков до описываемого времени. В османское время оно стало самоназванием христианского населения, империи. Но почему жителям Санторина, где не было значительного турецкого населения важно было подчеркнуть свою «ромейскость»? Думается, ответ на этот вопрос следует искать в наличии на острове крупной католической общины. Отношения между двумя конфессиями на Кикладских островах не всегда были гладкими. В частности, католики не поддержали антитурецкие выступления православного населения во время революции 1821 г.243 Так что именно католикам, а не мусульманам хотели противопоставить себя православные греки. Таким образом, самоидентификацию «ромеи» в данном случае следует рассматривать не как этническую, а как конфессиональную. Вопрос же о включении католиков в состав греческой нации в то время не был, да и не мог быть решен – это произошло уже в составе греческого национального государства244.
Изображения на печатях этого типа также близки к монастырским. Это изображения Христа (о. Идра)245, Божией Матери (о. Парос)246, наиболее почитаемого святого: святителя Николая (Антипарос), Св. Ирины (Санторин). На печати о. Патмос изображен орел с нимбом – символ евангелиста Иоанна Богослова, знаменитый монастырь которого находится на острове247.
Не вызывает сомнений, что образцом для общинных печатей послужили церковные, и не только потому, что последние древнее. В османское время христианское население империи идентифицировало себя именно как христианское в противоположность мусульманскому. Как свидетельствуют печати, именно эта, христианская, самоидентификация выдвигалась на первый план перед всеми другими. Местные особенности на печатях присутствовали в виде той же православной символики: это уже отмеченное выше использование в изображениях местных христианских святынь. Этническая принадлежность печатей определяется только греческим языком надписей. При этом ни характер изображений, ни содержание надписей не несут в себе никаких характеристик, подчеркивающих их специфически греческий характер.
Интересно отметить, что среди общинных печатей нам нигде не встретилось изображение двуглавого орла – государственного символа Византийской империи. Оно присутствует только на личной печати капитана Н. Стурнариса248. По всей видимости, общины считали себя не вправе использовать императорский знак. Со временем представления о двуглавом орле во многих греческих землях оказались начисто утраченными, что подтверждается рассказом русского путешественника В. Орлова-Давыдова, посетившего греческие земли в 1830-е гг. В своих «Путевых записках» он пишет, что, видя его паспорт с российской гербовой печатью, греки очень удивлялись изображению на ней и спрашивали, «водятся ли в ней (России. – О. П.) двуглавые орлы»249.
Во внешнем облике печатей этого типа заслуживает внимания еще одна особенность: большинство из них, так же как и печать Константинопольского патриарха, состояли из четырех частей. Печать делилась на части для того, чтобы ее составляющие могли храниться у разных лиц и никто бы не имел возможности присвоить себе право единолично выступать от лица общины. Будучи органом местного самоуправления, община коллективно принимала решения и несла за них ответственность. Об этом говорят и наличие подписей нескольких лиц на документах, писавшихся от имени общины, и составной характер печатей. Если в общину входило несколько населенных пунктов, то части печати могли храниться у представителей каждого (или крупнейших) из них. Например, на каждой четвертинке санторинской печати помещено название одного из четырех крупнейших сел, у представителя которого хранилась эта часть печати. Кроме того, общинные печати сохраняли традиционную круглую форму: круглыми обычно были печати монастырей, патриарха, господарей Дунайских княжеств. Таковы, например, печати упомянутых монастырей, печать валашского господаря Михаила Суцоса, молибдовул Константинопольского патриарха Григория V250. Конечно, для владельцев печатей вопрос об их форме не имел в то время принципиального значения: они просто делали так, как было принято, т. е. следовали традиции неосознанно. Как мы увидим далее, стремление порвать с традицией может найти выражение во всем – даже в желании придать печати другую форму.
Все это заставляет усомниться в широко распространенном среди историков убеждении, будто бы с конца XVIII – начала XIX в. среди греков активно шел процесс формирования национального самосознания. Возможно, данное утверждение правомерно для греков диаспоры и узкого слоя интеллигенции, однако для греческого населения Османской империи оно по меньшей мере спорно. Печати первой четверти XIX в. говорят об устойчивости традиционных признаков самоидентификации в это время, а использование этих печатей в годы революции свидетельствует о том, что и тогда население не испытывало потребности в других, следовательно, продолжало идентифицировать себя прежде всего по религиозному, а не национальному признаку, а общинное самоуправление сохраняло свое значение. Это подтверждается тем фактом, что некоторые документы, где достаточно было бы печати местных государственных органов, заверялись также общинными печатями. В связи с этим возникает вопрос: следует ли считать революцию 1821 г. борьбой за создание именно национального государства, или же правы те историки, которые расценивают ее как попытку возрождения христианской империи?
Дореволюционные печати второго типа, т. е. без изображения, представлены в изученных нами архивных собраниях довольно бедно. Хронологически они относятся к тому же временному отрезку, что и печати первого типа. По размеру они меньше печатей первого типа, имеют круглую или близкую к круглой форму, всю их поверхность занимает текст с названием населенного пункта и годом создания печати. Надписи на этих печатях не отличаются высоким художественным мастерством. Сам факт существования этих печатей говорит о том, что помимо больших общин, включавших в себя население, например, целого острова и имевших большие печати с изображением, внутри них были также малые общины в границах одного села. Им-то и принадлежали печати без изображения. Данный тип печатей менее информативен по сравнению с первым типом и на его основе никаких выводов относительно развития национального самосознания греков в исследуемую эпоху сделать нельзя. Хорошие образцы печатей этого типа – печати сел Науса и Парикия на острове Парос251.
Особую категорию общинных печатей составляют те из них, которые были созданы в годы революции и запечатлели в себе революционную символику. Как из всякого правила бывают исключения, так произошло и в этом случае. В то время как большинство общин сохранили верность традиции, некоторые из них предпочли с ней порвать и продемонстрировать свою преданность революции. Среди них наиболее показательны печати общин Афин, Фив и острова Самос, одного из наиболее преданных революции островов Архипелага.
Все они круглой формы – пожалуй, лишь в этом они сохранили связь с традицией. Как и дореволюционные общинные печати, они отличаются некоторым разнообразием. Оно проявляется, прежде всего, в изображениях. Характер изображений на них резко контрастирует с изображениями и надписями на дореволюционных печатях.
На печати общины Афин, впервые встречающейся на документах 1823 г.252, изображена богиня Афина в характерном для нее шлеме, со щитом и копьем, которым она поражает полумесяц. По периметру расположена надпись: ΑΘΗΝΑΙΩΝ ΕΛΕΥΘΕΡΙΑΣ ([Печать] свободы афинян). И изображение, и надпись на этой печати говорят о том, что перед нами творение совершенно новой эпохи. На печати нет ни одного христианского символа, зато появилась языческая богиня – покровительница города, о которой не вспоминали со времен закрытия Платоновской академии Юстинианом в 529 г. Чтобы представить масштаб происшедшей перемены, можно попытаться представить себе изображение какого-нибудь Перуна вместо Георгия Победоносца на гербе Москвы. И именно древняя богиня, а не христианские святые поражает копьем полумесяц, т. е. мусульман. Смысл изображения очевиден: не христиане, а возродившие величие древних греки побеждают турок. В этой победе и заключается их освобождение, о котором гласит надпись. Интересно, что если для характеристики самих себя афиняне выбрали символ, отражающий их местную историю, т. е. по сути национальный253, то турок они изобразили с помощью религиозного символа мусульман. Оттиск печати говорит также о том, что она была целой, а не составной – т. е. хранилась у одного лица. В этом заключается еще одно ее важное отличие от традиционных общинных печатей. Тем не менее этот факт сам по себе еще не означает введения единоначалия как принципа управления общиной: под заверенным общинной печатью документом 1826 г. стоят подписи четырех димогеронтов (старейшин) города254. Но ясно, что система общинного управления начала меняться.
Изображенная на печати города Фивы255 голова коровы с крестом между рогов также отсылает нас к местной истории: с этим животным связана легенда об основании города. Любопытно, что в древности символом города был лев. Создатели печати не воспользовались им, по всей видимости, потому что не понимали его происхождения и смысла. Надпись на этой печати аналогична афинской: ΣΦΡΑΓΗΣ ΕΛΕΥΘΕΡΙΑΣ ΘΗΒΩΝ 1822 (Печать свободы Фив 1822). Замысел создателей общинных печатей нового образца заключался в том, чтобы связать изображение на них с местной исторической традицией, но не османского и даже не византийского времени, а античной. Это вполне согласуется с просвещенческим представлением о том, что наибольшего величия греки достигли в древности, а византийская и османская эпохи были для них веками плена. Соответственно, освобождение греков от этого плена должно стать началом возрождения былого величия и отказом от всего, что связано с византийской и османской традицией. Это представление привезли в сражающуюся Грецию интеллектуалы, получившие образование в Европе, а также филэллины. Скорей всего именно они, творцы первых государственных установлений независимых греков, были идейными вдохновителями и создания новых общинных печатей. Однако полностью нейтрализовать христианскую традицию им не удалось: между рогов фиванской коровы все же остался крест.
Особое место среди общинных печатей занимает печать общины о. Самос256. На ней изображена птица феникс, держащая в клюве крест. Этот символ, о котором подробнее будет сказано ниже, был заимствован с печатей первых государственных органов восставших греков. Отказавшись от прежней печати, радикальное революционное крыло, в чьи руки перешла власть на острове, в 1823 г. создало новую печать с революционной символикой. В отличие от афинской, печати Фив и Самоса составные: прежняя система управления в общине оставалась в силе. Рассмотренные три печати говорят о том, что изменения в самоидентификации греков все же происходили. Однако даже во время революции этот процесс шел довольно медленно, о чем свидетельствует незначительное число общинных печатей нового образца на фоне доминирования традиционных.
Наиболее обширную группу печатей в исследованных нами собраниях составляют печати органов революционной власти, т. е. государственные. Это печати временных органов власти, существовавших до созыва Национального Собрания, печати Национальных Собраний и созданных в соответствии с их решениями центральных и местных государственных органов. За годы революции государственные печати претерпели некоторую, а порой даже значительную эволюцию. В их развитии можно выделить три этапа:
1) 1821–1822/23 – печати временных революционных органов власти;
2) 1822/23–1829 – печати первых Национальных Собраний и государственных органов, созданных в соответствии с их решениями;
3) 1829–1832 – печати, появившиеся в результате реформы государственной символики, проведенной И. Каподистрией.
Первый этап – это время формирования первых революционных органов власти центрального и местного уровня. Поскольку их создание шло в основном спонтанно, то в охваченных восстанием землях появилось сразу три органа, претендовавших на роль центра: Пелопоннесская Герусия, Герусия Западной Греции и Ареопаг. Первоначально они действовали независимо и принятые ими печати также не были частью единой концепции. Интересно уже само название этих органов: оно недвусмысленно восходит к античной традиции – спартанской Герусии и афинскому Ареопагу. Однако на выбор названия «Герусия», имеющего в европейских языках латинскую кальку «Сенат», могло повлиять и наличие соответствующих органов власти в тогдашней Европе.
От Пелопоннесской Герусии сохранились две печати – большая и малая257. Обе они датируются 1821 г. и, как и другие государственные печати этого времени, круглой формы. Характер изображений на них единый, но в деталях имеются некоторые отличия. На большой печати изображена птица феникс, она держит в клюве две скрещенные ветви – лавр и оливу, венками из которых еще в древности украшали чело победителей. Верхнюю часть изображения занимает крест с надписью: ΙС ХС ΝΙΚΑ (Иисус Христос побеждай). По периметру печати расположена надпись: Η ΠΕΛΟΠΟΝΝΗΣΙΑΚΗ ΓΕΡΟΥΣΙΑ †1821† (Пелопоннесская Герусия †1821†). На малой печати с надписью по периметру: Η ΓΕΡΟΥΣΙΑ ΤΗΣ ΠΕΛΟΠΟΝΝΗΣΟΥ †1821† (Герусия Пелопоннеса †1821†) также изображен крест, однако феникс отсутствует. Помещенный на обеих печатях крест взят из православной богослужебной символики.
Таким образом, малая печать, сохранившая и традиционную форму, и доминирование христианской символики в изображении, демонстрирует преемственность по сравнению с общинными печатями османского времени. Господство традиции в большой печати было нарушено привнесением в изображение нового элемента – птицы феникс. В качестве символа возрождающейся Греции это мифическое существо, наделенное способностью восставать из пепла и при этом возвращать себе молодость, избрало тайное общество «Филики Этерия», занимавшееся подготовкой восстания греков. Примечательно, что эта птица, впервые описанная Геродотом, была малопопулярна в классической античности, но чрезвычайно почитаема в Средние века и особенно Новое время среди приверженцев различных эзотерических учений. Использование этеристами этого символа, как, впрочем, и другие характерные черты этого общества – строгая конспирация, посвящение в члены, наличие внутренней иерархии – свидетельствует о том, что верхушка общества, несомненно, находилась под влиянием масонского движения. От «Филики Этерии» после начала революции этот символ перешел в государственную символику повстанцев и был помещен также на первый государственный флаг независимой Греции. Это вполне объяснимо: в Пелопоннесской Герусии и других органах власти было много лиц, завербованных этеристами в ходе подготовки революции. Таким образом большая печать представляет собой синтез традиционной христианской и новой революционной символики. Отметим также, что греки были не первыми революционерами, которые возвели птицу феникс в ранг государственных символов: орел на гербе США ведет свое происхождение от феникса, что особенно заметно на первой Великой печати США 1782 г., заключающей в себе и другие масонские символы.
В отличие от нее, в печати Герусии Западной Греции258 христианская символика отсутствует полностью. На ней изображен бегущий бык в венке из двух лавровых ветвей, по периметру расположена надпись: Η ΓΕΡΟΥΣΙΑ ΤΗΣ ΔΥΤΙΚΗΣ Χ. [ΕΡΣΟΥ] ΕΛΛΑΔΟΣ. 1821 (Герусия Западной континентальной Греции. 1821). Здесь мы наблюдаем практически полный разрыв с традицией: преемственность сохраняется лишь в круглой форме печати. Тяготение к античной символике в этом случае может объясняться тем, что, в отличие от Пелопоннесской Герусии, в создании которой важнейшую роль сыграла местная элита, инициатива образования Герусии Западной Греции принадлежала приезжим грекам, главным образом фанариоту А. Маврокордатосу. Политические взгляды этих людей формировались под сильным влиянием идей европейского Просвещения, воспринимавшего греков исключительно сквозь призму античности. Примечательно, что в названии этого органа мы встречаем также название Ελλάς (Греция) в качестве политико-географического термина. Местная греческая элита его не употребляла.
Печати местных органов власти, среди которых в это время также нет еще единообразия, как и печати Пелопоннесской Герусии, демонстрируют приверженность христианской символике. Одной из первых появилась печать эфоров (должностных лиц) епархии Каламаты259. Она необычной для этого периода овальной формы, однако изображение на ней сочетает революционную символику с христианской: под стоящим на земле крестом написано: Κ[Α]Λ[Α]Μ[Α]ΤΑ 1821. Над крестом полукругом идет текст: ΠΑΤΡΙΣ Κ[ΑΙ] ΔΙΚΑΙΩΜΑ (Родина и право).
Другой пример сочетания революционной и христианской символики дает печать епархии Эгины260. Она круглая, с изображением феникса, держащего в клюве крест. Надпись по периметру гласит: ΣΦ[ΡΑ]Γ[Ι]Σ ΕΘΝ[Ι]Κ[Η] Τ[Η]Σ ΕΦΟΡΙΑΣ ΤΗΣ ΝΗΣΟΥ ΑΙΓΙΝΗΣ 1822 (государственная печать эфории острова Эгина 1822). Ясно, что εθνική в данном контексте не может иметь другого смысла, иначе как «государственная». Примечательно, что эта печать состоит из четырех частей: это чрезвычайно редкий случай для государственной печати. Несмотря на то, что в одну епархию могло назначаться по несколько эфоров, печати епархий, как и других государственных органов, в подавляющем большинстве случаев целые. Этот факт отражал постепенное внедрение единоначалия как основополагающего принципа государственного управления, а также построение иерархичной государственной структуры, шедших на смену общинному самоуправлению с коллективной ответственностью. Созданная на одном из первых этапов революции печать эфоров Эгины еще хранит верность общинной традиции.
Наряду с печатями, сочетающими революционную и христианскую символику, существует группа печатей местных органов, где христианская символика была преобладающей. Внешний вид печати епархии Аргоса261, датированной 1822 г., напоминает малую печать Пелопоннесской Герусии. Их форма и изображение практически идентичны, отличается лишь надпись по периметру: ΣΦΡΑΓΙΣ ΤΗΣ ΕΠΑΡΧΗΑΣ ΤΟΥ ΑΡΓΟΥΣ 1822.
Интересна печать критской администрации262: в центр круга помещен симметричный крест, обрамленный венком. Надпись по периметру гласит: ΣΦΡΑΓΙΣ ΤΗΣ ΓΕΝΙΚΗΣ ΔΙΟΙΚΗΣΕΩΣ ΚΡΗΤΗΣ. 1821. (печать Генеральной администрации Крита. 1821.). Как видим, эта печать была создана в 1821 г. План временного управления островом (1822) предусматривал создание другой печати с изображением Афины263. Однако это решение так и не было реализовано, и печать с изображением креста находилась в употреблении и в последующие годы. Так, этой печатью были заверены протоколы избрания депутатов в Национальное Собрание в феврале 1826 г. от нескольких критских епархий264. Кроме того, использование этой печати на документах отдельных епархий говорит об особенностях системы управления островом в годы революции. Значительный по размерам Крит был поделен на несколько епархий, однако их полномочия и ответственность были ýже по сравнению с епархиальными органами в других частях страны. Ряд их функций выполняла Генеральная администрация Крита, представлявшая собой высший орган революционной власти на острове.
Итак, мы видим, что форма, изображение и надписи на печатях как центральных, так и местных органов революционной власти этого периода демонстрируют их преемственность по отношению к дореволюционным печатям (общинным и церковным). В большинстве случаев создатели государственных печатей не отказывались от христианской символики, а, вводя в изображения на печатях новые элементы, пытались совместить их с традиционными. Преобладание христианской символики на государственных печатях этого времени свидетельствует о том, что их создатели видели цель и смысл революции не в воссоздании мифической античной Греции, а в освобождении порабощенных христиан и возвращении им государственной независимости. Античные сюжеты на печатях этого времени обязаны своим появлением прибывшим в Грецию интеллектуалам, не разделявшим этих воззрений, а представлявшим себе освобожденных греков в виде воскресших Платонов и Периклов. Эта группа государственных деятелей революционной Греции транслировала из Европы идею нации, используя для этого античные образы.
Отсутствие единообразия среди государственных печатей на данном этапе говорит о том, что государственные структуры в это время не обрели еще законченной формы, различные органы власти пользовались значительной самостоятельностью, единая государственная политика в административной сфере еще не сформировалась.
На втором этапе государственные печати обретают большее единообразие. Оно не было случайным: процесс их унификации – а это был именно процесс, поскольку единообразие не наступило мгновенно – был частью административной политики центральной власти. Начиная с 1822 г., после I Национального Собрания, на греческих государственных печатях место феникса занимает изображение Афины, обрамленной скрещенными ветвями оливы и лавра. На последней часто встречается сидящая фигурка совы. Никаких христианских символов на печатях этого типа уже нет. Один из первых образцов дает нам печать Временного правительства (весна 1822 г.)265. Она все еще круглой формы и по периметру имеет надпись с названием государственного органа: ΠΡΟΣΩΡΙΝΗ ΔΙΟΙΚΗΣΙΣ ΤΗΣ ΕΛΛΑΔΟΣ (Временное правительство Греции). Аналогичными печатями в 1823 г. обзаводятся Законодательный и Исполнительный корпуса266. Начиная с 1823–1824 гг. такое изображение мы встречаем на печатях всех министерств, III, IV и IV повторного Национальных Собраний, на печатях подавляющего большинства епархий и других местных органов – вице-епархий, епархиальных канцелярий, полиции. Даже министерство вероисповедания пользовалось этой печатью, где не осталось и следа христианской символики267.
С начала 1824 г. эта печать – а к этому времени это уже единая печать, где варьируется только название государственного органа – претерпевает последнее важное изменение: она приобретает овальную форму. Фактически с 1824 г. можно говорить о наличии государственной печати единого образца. Такой печатью пользуются не только вновь создаваемые органы, но и те, которые ранее имели другую печать. Например, епархия Аргоса (см. выше) была вынуждена отказаться от прежней печати, заменив ее новой268. С этого времени государственная печать остается практически без изменений вплоть до реформы, проведенной И. Каподистрией.
Итак, на данном этапе в восставшей Греции вводится в употребление единая государственная печать, форма и изображение на которой знаменуют собой полный разрыв с предшествующей традицией. Наличие единой печати не только для центральных, но и для местных органов говорит о наличии единой централизованной и иерархично структурированной государственной организации. Овальная форма печати вряд ли была выбрана случайно: ее создатели всячески пытались подчеркнуть, что они строят новое государство, не имеющее ничего общего с османским прошлым. Ту же самую цель преследовала и смена христианской символики на античную. Ясно, что в это время среди греческой политической элиты берет верх убеждение в том, что новая Греция должна стать наследницей Древней. Многовековая христианская культура, объединявшая греков с другими балканскими народами в Византийской, а затем Османской империях, отвергалась. Ей на смену шла концепция строительства национального государства по европейскому образцу. Отказ от изображения феникса на печати мог диктоваться еще одним соображением: греки стремились заручиться поддержкой европейских правительств. С этой точки зрения демонстрировать свою революционную природу – а феникс все больше воспринимался как символ греческой революции – было в середине 1820-х гг. невыгодно.
В надписях на печатях этого времени обращает на себя внимание еще одно обстоятельство: это их язык. Имеются различия в начертании сигмы: С либо Σ, в одном месте встречаем даже ΛΑСΕΔΑΙΜΟΝΟΣ269, где С = К. Встречаются разночтения в названиях не только населенных пунктов, но и государственных органов. Например, «епархия» можно найти в следующих вариантах: ΕΠΑΡΧΙΑ, ΕΠΑΡΧΗΑ, ΕΠΑΡΧΕΙΟΝ и даже ΕΠΑΡΧΥΟΝ. «Канцелярия» сокращается как ΚΑΝΤΖΕΛ либо ΚΑΝΤСΗΛ. Все эти различия нельзя считать орфографическими ошибками, хотя последние тоже имеются. В данном случае речь идет об отсутствии единого языкового стандарта, который находился еще в стадии формирования. То же самое можно сказать и о национальном самосознании греков.
Третий этап эволюции государственных печатей эпохи революции 1821 г. связан с именем И. Каподистрии. Первый президент независимого греческого государства придавал большое значение государственной символике и предпринял ряд мер по ее упорядочению в соответствии со своими взглядами. Преобразования, затронувшие государственный герб, печать, национальную валюту, получили законодательную базу в ходе работы IV Национального Собрания в Аргосе в 1829 г. Центральная власть в это время была уже достаточно крепка, чтобы провести намеченную реформу в короткий срок. 29 июля 1829 г. в своем обращении к депутатам Собрания президент Каподистрия подчеркнул, что отказ от изображения феникса в качестве государственного символа был ошибкой революционного правительства270. К этому времени представление Каподистрии о том, какой должна быть греческая государственная символика, уже полностью сформировалось.
Наиболее полное выражение оно нашло в оформлении национальной валюты, проблемы которой депутаты обсуждали на следующий день. Надо сказать, что вопрос о необходимости создания собственной валюты неоднократно поднимался во время революции. Соответствующие декларации содержались уже в Эпидаврском Органическом статуте, принятом I Национальным Собранием в 1822 г. (ст. 44) и в его новой редакции, принятой II Национальным Собранием в 1823 г. (ст. 42). Однако дальше деклараций дело не шло. На этот раз уже во время обсуждения депутатам были представлены образцы монет, отчеканенных на Эгине. Зал встретил их восторженными возгласами: «Да здравствует Греция! Да здравствует президент!»271 31 июля 1829 г. Национальное Собрание приняло решение о начале чеканки собственной монеты и основании для этой цели монетного двора272. Собранию был представлен проект, где подробно описывались новые денежные единицы, в частности, их достоинство, внешний вид, материал изготовления. Для наглядности мы свели эти данные в таблицу.
На лицевой стороне каждой монеты помещалась надпись: ΕΛΛΗΝΙΚΗ ΠΟΛΙΤΕΙΑ, на оборотной указывался номинал, год выпуска, а также текст: Ο ΚΥΒΕΡΝΗΤΗΣ Ι. Α. ΚΑΠΟΔΙΣΤΡΙΑΣ273.
На следующий день, 1 августа 1829 г. Каподистрия вновь выступил с обращением к депутатам. На этот раз речь шла о государственной печати. Президент высказался против использования единой государственной печати. По его мнению, местные органы власти должны иметь свои печати, «сделанные таким образом, чтобы сохранить, насколько это возможно, древние символы, с помощью которых греки отображали свое национальное и политическое бытие»274. В этом же обращении он предложил новый вариант оформления государственных печатей, который был принят Собранием на следующий день. В резолюции Национального Собрания от 2 августа 1829 г. всем епархиям предписывалось иметь печать «с ее древними символами», каждое административное звено получало печать с символом министерства, которому подчинялось: последние также более не имели единой печати. Все государственные печати должны были «иметь форму монеты» (т. е. круглую) и надпись: ΕΛΛΗΝΙΚΟΝ ΚΡΑΤΟΣ275.
Суть этих преобразований была точно сформулирована самим президентом: «отобразить свое национальное и политическое бытие». Греки, по мысли Каподистрии, должны были войти в европейское сообщество в качестве полноценной нации. Для этого надо было продемонстрировать свое политическое лицо. Как видим, он старался использовать для этого широкий спектр возможностей: разнообразную античную символику (не только изображение Афины), близкую европейскому классицизму, птицу феникс, которая к этому времени воспринималась как символ революции, а также крест, напоминавший о том, что греки – христиане, как и все европейцы. Таким образом, реформа Каподистрии была своего рода синтезом всего опыта в области создания государственной символики, накопленного в годы революции. Заложенное им направление ее развития продолжало иметь место и после его смерти: IV повторное Национальное Собрание в Пронии в декабре 1831 г. сохранило на своей печати изображение Афины276, зато новая Конституция, принятая V Национальным Собранием в Навплио в марте 1832 г., закрепила изображение феникса в качестве государственного герба (ст. 294)277. Следующий этап в развитии государственной печати и всей государственной символики греков наступил в 1833 г. в связи с установлением монархии. Государственной печатью стала королевская печать Оттона с изображением родового герба Виттельсбахов.
Итак, анализ печатей и некоторых других элементов государственной символики греков эпохи революции 1821 г. может быть использован в качестве инструмента для изучения развития греческой государственности в это время. Печати наглядно показывают, как у повстанцев появляются первые органы власти, как из разрозненных они постепенно обретают вид государственной структуры с централизованным аппаратом управления. При этом на местах ему уступает место традиционное общинное самоуправление.
На этом материале можно сделать также некоторые наблюдения относительно развития национального самосознания греков в те годы. Несмотря на продвижение группой интеллектуалов этноцентрического дискурса, на начальном этапе революции идея нации явно не была превалирующей в политическом сознании греческой элиты. Эта ситуация была следствием объективных условий: например, греческий язык для единого национального языка не был в достаточной мере унифицирован. В последующем позиции национальной идеи укреплялись, чему способствовало и усиление политического влияния приезжих греков, импортировавших в страну новые взгляды. К их числу принадлежал и первый президент страны И. Каподистрия. Однако громадный политический опыт удерживал его от безоговорочного отрицания предшествующей традиции. Делая ставку на строительство в Греции национального государства, единственно возможного в тех условиях, Каподистрия создавал его политический имидж, опираясь на различные источники. Такой подход помогал сохранить историческую и культурную уникальность греков в сообществе европейских наций.
Годы революции 1821 г. – это важный период в развитии греческого национального самосознания, представлений о дальнейших путях развития, во многом предопределивший дальнейшие судьбы греческой нации. Именно в это время обретает форму, а затем воплощается в жизнь идея создания греческого национального государства, ни территориально, ни этнически не совпадающего с границами Византии. Проведенный нами анализ печатей и другой политической символики греков периода революции показал, как постепенно происходил отказ греческой политической элиты восставших областей от византийско-османской традиции и шло создание новой, национальной, ориентированной на европейский опыт.
Об этом же свидетельствует и контент-анализ документов революционной власти. Мы провели специальное исследование частоты употребления понятий, связанных со старой традицией и противостоявших ей, по многотомной продолжающейся публикации архивных документов эпохи революции 1821 г. (в 1971–2001 гг. было издано 20 томов)278.
Наиболее важные понятия для этих двух традиций – это Γένος и έθνος. Первое восходило к византийской эпохе и продолжало употребляться в османское время. Оно указывало скорее на религиозную, нежели этническую принадлежность греков и включало в себя и другие православные этносы империи. Понятие Ρωμαϊκόν Γένος примерно соответствовало османскому Rum millet. Второе – калька европейского понятия «нация». В ходе нашего исследования выяснилось, что второе встречается в документах гораздо чаще (на 675 страницах), чем первое (138 стр.). Причем частота употребления обоих понятий существенно меняется по годам: в первые годы революции (1821–1823) они употреблялись скорее как синонимы, причем на это время приходится подавляющее большинство употреблений Γένος. Начиная с 1824 г. оно быстро исчезло из лексикона и в более поздние годы практически не встречается. С έθνος картина прямо противоположная: с 1824–1825 гг. частота его употребления резко возрастает. Во многих случаях оно и образованное от него прилагательное εθνικός использовались в значении «государство, государственный». Эти наблюдения отражают укрепление позиций этноцентрического дискурса и подпитываемого им национального самосознания.
В лексиконе революционной власти почти не встречается традиционное самоназвание греков Ρωμαίοι (Ρωμηοί), несколько чаще появляется χριστιανοί, но абсолютно доминирует Έλληνες. Аналогичным образом своих врагов греческие повстанцы избегали называть Οθωμανοί и μουσουλμάνοι, но предпочитали τούρκοι. Они стремились как можно скорее перейти на язык европейцев, хотя новые понятия не обязательно означали новые реалии. Раньше греки, идентифицировавшие себя прежде всего как христиане, объединяли мусульман империи понятием Οθωμανικόν Γένος. Теперь же, выделив себя из ромейского мира и позиционировав как нацию, греческие революционеры не увидели такой нации в турках. Τούρκοι – это те же Οθωμανοί, это не этническая, а религиозная характеристика. Именно так можно объяснить такие названия, как Τουρκαλβανίται (букв. «турко-албанцы», но на самом деле «албанцы-мусульмане») и Τουρκο-Άραβες («арабы-мусульмане»).
Изменив в некоторой степени понимание самих себя и в меньшей степени понимание османов и их государства, многие участники революции долго не имели четких представлений о том, за что именно они сражаются – за Грецию или Византию. Зато они хорошо понимали, против кого – турок (мусульман) и их власти в лице султана. Постепенно, уже в годы революции, становились ясными основные принципы устройства будущего государства: к концу революции стало очевидно, что это будет национальное государство. Однако, как мы увидим далее, это обстоятельство не сняло с повестки дня вопрос о возможности восстановления христианской империи на Востоке.
Интересно, что в те же годы те греки, кто не хотел (или не сумел) окончательно испортить отношения с османской властью, не только признавали султана законным государем, но и использовали старую терминологию (Γένος, Ρωμαίοι, Οθωμανικός Βασιλεύς). Документы из подконтрольных греческим повстанцам районов таких примеров дают гораздо меньше.
Создание греческого национального государства дало грекам почву для новых размышлений, поскольку поставило их перед новой реальностью, которая будет оказывать решающее влияние на их взаимоотношения с Османской империей на протяжении последующего столетия. Если прежде основная масса греков проживала в пределах одного государства, то теперь их стало два. Примерно четверть всех греков проживала в Греческом королевстве, образованном в 1830 г. Греческая нация, едва успев осознать себя как таковую, оказалась расколотой на две части, интересы которых не всегда совпадали. Греки Греческого королевства сами себя называли Έλληνες, а европейцы именовали их Greeks. Они были недовольны маленькими границами своего европеизировавшегося государства и искали случая это исправить. Общественная мысль молодого государства интенсивно работала в поисках обоснования для экспансии за счет Османской империи.
С новорожденным!
Итак, в 1830 г. европейские державы дали санкцию на создание в Европе нового государства – Греческого королевства. Что же изменилось для самих греков?
Находившиеся под властью турок Балканы вплоть до начала XIX в. были относительно стабильным в социально-политическом отношении регионом. Несмотря на происходившее в древности и средневековье смешение там различных этнических компонент, население было достаточно гомогенным в культурном отношении и не идентифицировало себя по национальному признаку. Османская государственная практика закрепила сложившуюся уже в византийское время конфессиональную общность балканских народов: в империи оформилась система миллетов – религиозных общин. В ряде случаев (армяне, евреи) они совпадали с этническими границами, однако ромейский (православный) и мусульманский миллеты объединяли всех адептов данной религии, независимо от их этнической принадлежности. Таким образом, православные жители Балкан воспринимали себя прежде всего как христиане в противоположность мусульманам, среди которых были не только турки, т. е. иноверцы, а не инородцы.
Внутри ромейского миллета греки занимали привилегированное положение в политическом и культурном отношении. Возглавлявший миллет Константинопольский патриарх избирался исключительно из греков, в руках греческой верхушки Константинополя – фанариотов – находилась не только патриаршая курия, но и ряд высоких государственных постов, например, великого драгомана – министра иностранных дел по европейским делам, должности господарей в Дунайских княжествах. Греческий язык был не только языком Церкви, но также высокой культуры вообще, а в некоторых областях – и языком межнационального общения. Греческий язык, на котором были созданы лучшие образцы античной и христианской литературы, был одним из главных инструментов сохранения византийской традиции, наследниками которой считали себя греки.
Парадоксальным образом именно греки первыми отступили от этой традиции, создав революционным путем собственное национальное государство. Весной 1821 г. в ряде греческих провинций Османской империи началось национально-освободительное восстание, переросшее в затяжную многолетнюю войну и завершившееся в 1830 г. образованием греческого независимого государства на Балканах. В ходе войны в восставших провинциях проводились революционные преобразования: создавались независимые органы власти, шло перераспределение собственности, формировалась новая правящая элита.
Долгое время греческая историография, следуя традиции, восходящей к эпохе самой революции, рассматривала революцию 1821 г. и ее итоги как освобождение от чужеземного ига. Например, участник революции Д. Эниан полагал, что греки находились под игом, начиная с македонского завоевания и до 1821 г.279 Но если негативное отношение к византийскому прошлому стало меняться уже в XIX в., то относительно османского периода до последних десятилетий в литературе существовал устойчивый консенсус, хотя слово «иго» постепенно заменялось более мягким «турецкое владычество». Так, автор одного из наиболее популярных обобщающих трудов по греческой истории А. Вакалопулос еще в 1980-е гг. давал эпохе турецкого владычества исключительно негативную оценку280. В отечественной исторической науке аналогичную позицию выражают работы Г. Л. Арша281. Согласно этой точке зрения, османская власть была абсолютно чуждой грекам, жизнь которых под игом сводилась к борьбе за выживание, а в результате революции они смогли свободно вернуться к собственной национальной традиции. Следовавшие этому подходу историки часто не замечали противоречивших ему фактов, как то: интегрированности фанариотов в османскую правящую элиту, складывания «под игом» слоя богатого греческого купечества и т. п. Кроме того, данный подход не мог удовлетворительно объяснить сам факт появления на карте Европы никогда ранее не существовавшего государства с названием «Греция» и вошедшей в его состав территорией.
В последнее время однозначно негативная оценка османского периода не является общепринятой. В частности, в работах И. Романидиса и Г. Металиноса проводится мысль о том, что в период османского владычества греки в довольно сносных условиях не просто хранили, но и развивали свою традицию, причем османская государственно-политическая культура стала ее неотъемлемой частью. Эти авторы также справедливо указывают на противостояние греко-православного культурного мира и католического Запада и полагают, что оно продолжало иметь место и в османское время282. Само слово «грек» на Западе было пренебрежительным названием христиан Византии, а затем Османской империи, которые продолжали называть себя ромеями.
Этот подход позволяет по-новому взглянуть на политическое развитие революции и в особенности на его главный вопрос: о том, каким должно быть новое греческое государство. Четких представлений об этом в начале революции у греков не было. Участвовавшие в ней социальные слои и группы придерживались различных взглядов. Эпицентром революции был Пелопоннес, представлявший собой окраинную провинцию Османской империи с элементами местной автономии. При местном паше, назначаемом из столицы, действовал в качестве совещательного органа совет местных нотаблей, в число которых входили влиятельные землевладельцы и церковные иерархи. Поскольку большинство землевладельцев на полуострове составляли греки, именно они и пользовались наибольшим влиянием в совете. Совет имел право представительства перед султаном, чем мог воспользоваться для смещения неугодного ему паши. По свидетельству современников, эти греческие нотабли, известные под названием кодзабасов, прухондов, димогеронтов и др., вели образ жизни, аналогичный турецким землевладельцам, с той разницей, что носили христианское имя и ходили не в мечеть, а в церковь283. Помимо богатства и политического влияния на определенной территории, они имели свой мини-двор и мини-гвардию, состоявшую из нанятых на службу греческих разбойников – клефтов. Европейская образованность была им чужда, а государственно-политические представления не выходили за рамки османских реалий. Вступая в тайное общество «Филики Этерия», которое вело подготовку революции, большинство из них представляли себе освобождение как «османские порядки без турок», а носителями власти видели себя.
Именно они, а также вожаки клефтов – капитаны составили ядро греческой политической элиты на начальном этапе революции. Как и кодзабасы, капитаны также были претендентами на власть в новом государстве. В представлениях тех и других этническая и религиозная характеристики оставались не разграниченными. Слово «грек» («эллин») обозначало одновременно и этническую принадлежность, и вероисповедание: в мемуарах участника революции генерала Макрияниса упоминается некий «греческий революционер, серб»284. Отсюда ясно, что в ходе революции эти люди собирались создавать не греческое национальное государство, а возрождать многонациональную православную империю. Этот взгляд на свое будущее разделяла и большая часть населения Пелопоннеса и соседних охваченных революцией территорий.
Лишь небольшая часть греческой элиты представляла себе, что такое государство европейского типа, и была согласна его строить. Ее составляли фанариоты и греки диаспоры, прибывшие в охваченные революцией районы. В соответствии с их представлениями, Греция должна была стать национальным государством. Они были готовы также к снижению социальной роли Церкви, общины и других традиционных институтов.
Это различие во взглядах было обусловлено следованием разным культурным парадигмам, в основе которых лежали различные дискурсы. К числу «западников», т. е. носителей нового этноцентрического дискурса, принадлежала узкая группа лиц, получившая образование в европейских университетах и разделявшая принципы европейского Просвещения, в том числе идею национального суверенитета. Их политические взгляды были следствием представления о неоспоримых преимуществах европейского Запада перед османским Востоком. Вслед за своими европейскими учителями они называли византийскую историю эпохой варварства и мракобесия, отклонением от собственно греческой традиции, продолжателями которой считали «цивилизованных» европейцев. «Западниками» были в значительной степени усвоены и другие пласты европейской культуры, вплоть до бытовой культуры и ментальных установок. Идейное размежевание между «западниками» и «традиционалистами» началось еще в эпоху Просвещения, хотя некоторые авторы относят его к еще более раннему времени285. До 1821 г. «западники», проживавшие преимущественно в общинах диаспоры, выражали свои идеи в книгах, большинство из которых имело форму учебных пособий, на страницах только начавших тогда издаваться греческих газет и журналов. Часть этих публикаций распространялась среди османских греков. Однако европейские политические идеи, равно как и европейское платье и образ жизни, воспринимались последними настороженно.
Начало вооруженного восстания весной 1821 г. было расценено «западниками» как шанс реализовать на практике усвоенные в Европе политические представления. Многие из этих людей, прибыв на место событий в самый их разгар, тем не менее сумели занять важные места в революционных органах власти. Интеграция «западников» и небольшого числа примыкавших к ним филэллинов из Европы в политическую элиту восставших районов в ходе революции повлекла за собой отход от традиции и на уровне политических практик. В это время создавались новые, неизвестные ранее грекам политические институты и государственные органы, основанные на популярном в Европе принципе разделения властей. Если в первые месяцы революции в качестве верховного органа власти повстанцев функционировала Пелопоннесская Герусия, по способу формирования, компетенции, методам принятия решений напоминавшая органы местного самоуправления османского периода, то на смену ей пришло Национальное Собрание, сформировавшее парламент и правительство европейского типа. В ходе революции греки познакомились с такими институтами, как выборы депутатов Национальных Собраний и конституция.
Однако, не имея достаточного обоснования в греческих политических реалиях, эти институты часто носили формально-декларативный характер. На некоторых этапах революции власть центрального правительства ограничивалась столицей и ее окрестностями, местные органы часто вообще действовали в эмиграции. Выборы в Национальное Собрание даже в 1843 г. проводились без избирательных бюллетеней и поименного голосования: вся процедура сводилась к старинному приему «кто громче крикнет». Политических противников иногда просто не допускали к голосованию. При составлении первой греческой конституции 1822 г. и ее последующих редакций за образец были взяты французские конституции 1793 г. и 1795 г., содержащаяся в них Декларация независимости составлялась на основе соответствующего документа США. Большая часть конституционных положений не могла быть реализована на практике, поскольку для этого требовалось наличие достаточно развитого государственного аппарата, нормативно-правовой базы и соответствующего политического сознания. В результате конституция (при всех ее достоинствах) осталась на бумаге.
Постепенно политическое влияние «западников» росло, достигнув пика в годы правления первого президента страны И. Каподистрии (1828–1831). В это время они фактически стали претендовать на монополию власти. Каподистрия провел чистку органов власти, удалив из них представителей местной элиты. Освободившиеся места замещались греками диаспоры и выходцами из земель, не включенных в состав греческого государства. Убийство Каподистрии в октябре 1831 г. стало наиболее острым проявлением конфликта между старой и новой элитами, различия между которыми были столь сильны, что не позволяли им слиться воедино в такой короткий срок.
Новшества из Европы были в то время чужды большинству населения, не разделявшему и нигилистического отношения к собственной культурной традиции. Вопреки распространенным в тогдашней Европе представлениям, греки вовсе не были образцом невежества и мракобесия. Греческая образованность, понесшая большой урон в ходе османского завоевания и в результате бегства многих книжников на Запад в XIV – начале XVI в., с течением времени стала возрождаться в русле византийско-христианского дискурса при поддержке Церкви и благотворителей. К началу XIX в. у греков функционировала разветвленная сеть школ, в которых учителями были чаще всего священники или монахи. Там преподавались грамматика, риторика, точные науки, основы философии и богословия. Однако учебные программы и пособия не совпадали с использовавшимися в европейских странах. Духовным идеалом, на котором покоилась вся система воспитания, продолжала оставаться святость – на Западе им была мудрость, а важнейшим путем богопознания было Откровение, в то время как на Западе им давно стал разум. Важно отметить, что эти несовпадения были известны греческим педагогам, и следование указанным принципам было не механическим повторением прошлого опыта, а сознательным выбором. Во второй половине XVIII в. греческие книжники выступили против начавших проникать в среду диаспоры идей Просвещения, выдвинув свою альтернативу в области образования, восходящую к византийской традиции. Та же традиция продолжала господствовать в живописи, сохранявшей старинные техники, доминирование религиозных сюжетов и обратную перспективу, музыке, основанной на древней восьмиладовой системе и неизвестных Европе размерах, и т. д.
Социальные отношения и быт греков также заметно отличались от европейских. Греческое общество характеризовалось клановостью, причем в состав клана входили как члены большой семьи патрона, так и семьи его клиентов, не являвшихся прямыми родственниками. Покровительством влиятельных нотаблей пользовались целые деревни. Охрана правопорядка и поддержание стабильности в обществе осуществлялись не централизованным аппаратом принуждения, коим Османская империя в нужной мере не располагала, а путем саморегуляции. Легализованным отрядам клефтов – арматолам поручалось поддержание порядка на оговоренной территории. Основной социальной единицей местного уровня была община, независимо от центральной власти осуществлявшая сбор налогов и решавшая вопросы местного развития. Все эти реалии совершенно не укладывались в модель национального централизованного государства, которая была идеалом «западников».
Решающую роль в определении образа независимого греческого государства сыграли великие державы, посодействовавшие грекам в обретении независимости на определенных условиях. Первое известие о греческом восстании 1821 г. вызвало негативную реакцию европейских дворов: Англия и Франция боялись потерять свое влияние на Востоке и опасались чрезмерного усиления России, многонациональная Австрия с ужасом смотрела на национальные движения в соседнем государстве. В таких условиях и Россия, единственная держава, которой восстание единоверцев в Османской империи было на руку, также присоединилась к европейскому концерту, не желая остаться в дипломатической изоляции. Однако уже в 1822 г. англичане начали пересмотр своей восточной политики и решились на расчленение Османской империи, полагая, что в нескольких небольших государствах им легче будет установить свое влияние. Разумеется, это должны были быть государства, ориентированные на европейскую модель развития, а в политическом и финансовом отношении зависимые от Англии. Ни о каким возрождении православной империи, за которой в Лондоне к тому же видели тень России, не могло быть и речи.
Реализуя эту политику, Англия признала восставших греков воюющей стороной, затем способствовала предоставлению им займа на кабальных условиях, одновременно утверждая свое политическое влияние среди греков с помощью филэллинов и военных специалистов. Эти действия вызвали новую волну соперничества за влияние на греков среди европейских держав, однако вопрос о количестве будущих государств, их границах, форме правления и степени независимости оставался открытым до 1827 г. Причина этого заключалась не только в дипломатической борьбе, но и в том, что к весне 1827 г. туркам удалось почти полностью подавить очаги восстания: под контролем революционного правительства остался небольшой район на Пелопоннесе. Ситуация в пользу греков изменилась в результате Наваринского морского сражения и русско-турецкой войны 1828–1829 гг. Поддержка России позволила грекам создать единое государство и получить в 1830 г. полную государственную независимость. Однако это государство, в соответствии с замыслами англичан, было мононациональным. Более того, на его территории проживала всего лишь четверть всех османских греков, а в политическом и финансовом отношении оно находилось в сильной зависимости от европейских держав.
Таким образом, в ходе революции стало ясно, что строительство независимого государства возможно только по пути, предложенному «западниками». Это означало, что для большинства населения начавшиеся перемены не были естественным процессом. Следование политическим реалиям Европы требовало серьезной перестройки всей общественной жизни, что было возможно лишь при усвоении населением новой системы ценностей и отказе от многих составляющих национальной традиции. Смена представлений об образе собственного государства начала процесс смены культурной парадигмы: унаследованная османами византийская традиция уступала место европейской.
6 См.: Dakin D. The Greek struggle for independence. 1821–1833. Berkeley and L. Angeles, 1973. P. 26–27.
7 См.: Γερμανός. Απομνημονεύματα. Αθήνα, n. d. Σ. 75. Φωτάκος. Απομνημονεύματα. Βίοι Πελοποννησίων ανδρών. Αθήνα, 1960. Σ. 76.
8 См.: Арш Г. Л. Великая Французская революция и Греция (Политическая программа Ригаса Велестинлиса) // Европа в новое и новейшее время. М., 1966. С. 153.
9 См.: Арш Г. Л. Ригас Велестинлис – греческий революционер-демократ, борец против османского ига (его практическая революционная деятельность) // Балканский исторический сборник. Вып. 1. Кишинев, 1966. С. 11–13.
10 См.: Dakin D. The Greek struggle for independence. 1821–1833. Berkeley and L. Angeles, 1973. P. 28.
11 См.: Подробнее о деятельности Ригаса см.: Арш Г. Л. Ригас Велестинлис – греческий революционер-демократ, борец против османского ига (его практическая революционная деятельность) // Балканский исторический сборник. Вып. 1. Кишинев, 1966.
12 См.: Арш Г. Л. Этеристское движение в России. М., 1970. С. 127–128.
17 Черч Ричард (1785–1873) – английский военный, один из самых известных филэллинов. В 1809 участвовал в занятии англичанами Ионических островов, потом – в революции 1821 г., после которой до конца жизни остался в Греции, получив при Оттоне чин сначала государственного советника, а потом сенатора.
27 См.: Арш Г. Л. Великая Французская революция и Греция. (Политическая программа Ригаса Велестинлиса) // Европа в новое и новейшее время. М., 1966. С. 143.
107 См.: Αινιάν Δ. Απομνημονεύματα. Αθήνα, n. d. Σ. 205; Γερμανός. Π. Π. Απομνημονεύματα. Αθήνα, n. d. Σ. 144.
108 См.: Voutier. Mémoires du colonel Voutier sur la guerre actuelle des Grecs. Paris, 1823. P. 183. Древняя Лерна действительно находится недалеко от Аргоса и Эпидавра.
109 См.: Γερμανός. Π. Π. Απομνημονεύματα. Αθήνα, n. d. Σ. 145–146.
110Finley G. History of the Greek Revolution. V. 1. Edinburgh-London, 1861. P. 299.
111 Тексты обоих документов на франц. яз. см. в изд.: Voutier. Mémoires du colonel Voutier sur la guerre actuelle des Grecs. Paris, 1823. P. 333–357.
112 См.: Woodhouse C. The Greek war of independence. Its historical setting. London, 1952. P. 82–83.
113Campbell J., Sherrard Ph. Modern Greece. London, 1968. P. 68.
114 Διαμαντούρος N. Προσπάθεια δημιουργίας δυτικού τύπου κράτους στην Επανάστάση και κοινωνικοπολιτικές συγκρούσεις // Η Επανάσταση... Σ. 155–156.
115 См.: Μεταξάς Κ. Απομνημονεύματα. Αθήνα, n. d. Σ. 36–37.
116 См.: ВПР. Сер. 2. Т. 4 (12). С. 150.
117 Γερμανός. Π. Π. Απομνημονεύματα. Αθήνα, n. d. Σ. 92.
118 См.: Там же. Σ. 94, 96.
119 См.: ВПР. Сер. 2. Т. 4 (12). С. 126.
120 Γερμανός. Π. Π. Απομνημονεύματα. Αθήνα, n. d. Σ. 103–104.
121 См.: CloggR. Συνοπτική ιστορία της Νεώτερης Ελλάδας. Αθήνα, 1995. Р. 75.
122 См.: Каподистрия И. Записка о нынешнем состоянии греков // Славяно-балканские исследования. М., 1972. С. 377, 380.
123 См.: Там же. С. 361.
124 См.: Тарле Е. В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг (1769–1774) // Тарле Е. В. Соч. Т. 10. М., 1959. С. 22.
125 См.: Там же.
126 См.: Там же. С. 58.
127 См.: Βουρνάς Τ. Ιστορία της Νεώτερης Ελλάδας. Αθήνα, 1974. Σ. 59.
128 См.: Παπαγεωργίου Λ. Η Ρωσία και το ελληνικό 1821 // Η Επανάστασή... Σ. 93.
129 ВПР. Сер. 2. Т. 3 (11). М., 1979. С. 229.
130 ВПР. Сер. 2. Т. 3 (11). М., 1979. С. 404.
131 Там же. С. 419.
132 ВПР. Сер. 2. Т. 4 (12). С. 37–38.
133 Там же. С. 93–94.
134 Там же. С. 115.
135 См.: ВПР. Сер. 2. Т. 4 (12). С. 158.
136 См.: Гуткина И. Г. Греческий вопрос и дипломатия европейских держав в 1821–1822 г. // Ученые записки ЛГУ. Т. 130. Л., 1951. С. 120.
137 См.: ВПР. Сер. 2. Т. 4 (12). С. 162–165, 203–207.
138 См.: Шпаро О. Б. Освобождение Греции и Россия. М., 1965. С. 88.
139 См.: ВПР. Сер. 2. Т. 4 (12). С. 500–503.
140 См.: Гуткина И. Г. Греческий вопрос и дипломатия европейских держав в 1821–1822 г. // Ученые записки ЛГУ. Т. 130. Л., 1951. С. 137–139.
141 См.: ВПР. Сер. 2. Т. 5 (13). М., 1982. С. 680.
142 См.: Сволопулос К. Позиция России в отношении греческой революции в период Лайбахского конгресса // Политические, общественные и культурные связи народов СССР и Греции. М., 1989. С. 55–57.
143Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 22. М., 1962. С. 32–34.
151 См.: McGrew W. The land issue in the Greek war of independence // Hellenism and the 1st Greek war of liberation (1821–1830): continuity and change. Thessaloniki, 1976. P. 116.
152 См.: Там же. P. 119.
153 Κατσιμπρή-Πρεντάκη Ει. Το πρόβλημα των εθνικών γαιών // Η Επανάσταση... Σ. 320.
154McGrew W. The land issue in the Greek war of independence // Hellenism and the 1st Greek war of liberation (1821–1830): continuity and change. Thessaloniki, 1976. P. 112; Κατσιμπρή-Πρεντάκη Ει. Το πρόβλημα των εθνικών γαιών // Η Επανάσταση. Σ. 320.
155 Заимис Андреас (?–1840) – представитель одного из самых влиятельных в Ахайе кланов кодзабасов, двоюродный брат А. Лондоса. Систематического образования не получил, зато обладал острым умом, позволившим ему принимать активное участие в политической жизни. Член “Филики Этерии”, во время революции 1821 г. участник Национальных Собраний. При Каподистрии – одни из вождей оппозиции. Король Оттон почтил его заслуги, назначив сначала губернатором Этолоакарнании, а затем вице-председателем Государственного Совета. Один из видных деятелей «английской партии».
156 Лондос Андреас (1784–1846) – представитель влиятельного клана кодзабасов из Ахайи, двоюродный брат и единомышленник А. Заимиса. Участник революции 1821 г., при Каподистрии был в оппозиции. Оттон дал ему чин полковника, но он продолжал жить у себя на родине, ведя жизнь частного лица и собирая круг сторонников. Между тем, отсутствие государственной службы лишило его почти всякого источника доходов. Один из главных сценаристов заговора 3 сентября, после переворота получил пост в министерстве. Но в 1845 г. уволен в отставку, в результате чего покончил с собой.
157 См.: DakinD. Ο αγώνας των Ελλήνων για την ανεξαρτησία, 1821–1833. Αθήνα, 1989. Σ. 167.
158 Гурас (Мамурис) Иоаннис (1797–1867) – участник революции 1821 г. Ребенком был взят на воспитание своим двоюродным братом клефтом Гурасом, почему иногда и называется его именем. При Оттоне продолжил военную службу, дойдя до чина гвардии генерала.
159 См.: Βακαλόπουλος Α. Τα ελληνικά στρατεύματα του 1821. Θεσσαλονίκη, 1948.
161 Поэзия английского романтизма. М., 1975. С. 387.
162 См.: CloggR. Συνοπτική ιστορία της Νεώτερης Ελλάδας. Αθήνα, 1995. P. 88.
163 См.: Voutier. Mémoires du colonel Voutier sur la guerre actuelle des Grecs. Paris, 1823. P. 28–29, 60, 77.
164 См.: Voutier. Mémoires du colonel Voutier sur la guerre actuelle des Grecs. Paris, 1823. P. 83–85, 118–119, 162–163 etc.
165Pouqeuville F.-C.-H.-L. Op. cit. P. 320.
166 См.: Лукатос С. «Памятник» русским филэллинам // Политические, общественные и культурные связи народов СССР и Греции. М., 1989. С. 74–76.
167 См.: Там же. С. 77–78, 81–83.
168 См.: Шпаро О. Б. Освобождение Греции и Россия. М., 1965. С. 135.
169 См.: CloggR. Συνοπτική ιστορία της Νεώτερης Ελλάδας. Αθήνα, 1995. P. 89.
170 ВПР. Сер. 2. Т. 4 (12). С. 25.
171 См.: Там же. С. 605–606.
172 См.: Prousis Th. C. Russian Society and the Greek Revolution. Northern Illinois University Press. DeKalb, 1994.
173 См.: Там же. С. 606.
174 См.: Иовва И. Южные декабристы и греческое национально-освободительное движение. Кишинев, 1963. с. 59.
175 Там же. с. 35.
176Пушкин А. С. Собр. соч. в 10 т. т. 1. М., 1974. с. 583–584.
177 Подробнее см.: Шпаро О. Б. Освобождение Греции и Россия. М., 1965.
178 См.: Petropulos J. A. Politics and Statecraft in the Kingdom of Greece. 1833–1843. Princeton, 1968. P. 114.
179 См.: Там же. P. 115.
180 См. главу «Баварское правление».
181 Трикупис Спиридон (1788–1873) – потомок родовитой семьи из Месолонги, выдающийся греческий политик, начиная с эпохи Каподистрии и в течение всего правления Оттона занимал различные дипломатические и министерские посты. Начав карьеру как служащий английского консульства в Патрах, познакомился с филэллином лордом Уилфордом и на его средства объездил пол-Европы, продолжая свое образование. Стойкий приверженец «английской партии» и конституционных идей. В подкрепление внутрипартийных связей женился на сестре А. Маврокордатоса.
182 См.: Фадеев А. В. Россия и Восточный кризис 20-х годов 19 века. М., 1958. С. 167.
183 О британской политике в Восточном вопросе в этот период и, в частности, обстановке, в которой подписывался указанный протокол, см.: Фадеев А. В. Россия и Восточный кризис 20-х годов 19 века. М., 1958. С. 133–148. Английская (разумеется, хвалебная) версия изложена в: TemperleyH. W. V. The Foreign Policy of Canning, 1822–1827. L., 1926.
184 См.: Гуткина И. Г. Греческий вопрос и дипломатия европейских держав в 1821–1822 гг. // Ученые записки ЛГУ. Т. 130. Л., 1951; Фадеев А. В. Россия и Восточный кризис 20-х годов 19 века. М., 1958. С. 169–171.
185 Действия этой эскадры и связанная с ними дипломатическая борьба подробно описаны в: Палеолог Г. Н., Сивинис М. С. Исторический очерк народной войны за независимость Греции и восстановления королевства при вмешательстве великих держав России, Англии и Франции. Т. 1–2. СПб., 1867.
186 Подробнее см.: DakinD. Ο αγώνας των Ελλήνων για την ανεξαρτησία, 1821–1833. Αθήνα, 1989. Σ. 245–254.
187 См.: DakinD. Ο αγώνας των Ελλήνων για την ανεξαρτησία, 1821–1833. Αθήνα, 1989. Σ. 251–252; Λούκος Χ. Η αντιπολίτευση κατά του Κυβερνήτη Ιω. Καποδίστρια. 1828–1831. Αθήνα, 1988. Σ. 21–22.
189 Деятельности И. Каподистрии в России посвящена монография Г. Л. Арша: Арш Г. Л. Иоанн Каподистрия и греческое национально-освободительное движение. 1809–1822. М., 1976.
190 См.: Λούκος Χ. Η αντιπολίτευση κατά του Κυβερνήτη Ιω. Καποδίστρια. 1828–1831. Αθήνα, 1988. Σ. 28.
191 См.: Λούκος Χ. Η αντιπολίτευση κατά του Κυβερνήτη Ιω. Καποδίστρια. 1828–1831. Αθήνα, 1988. Σ. 17–29.
192 О ходе Наваринского сражения и его восприятии в Англии см.: DakinD. Ο αγώνας των Ελλήνων για την ανεξαρτησία, 1821–1833. Αθήνα, 1989. Σ. 284–289.
193 Цит. по: Фадеев А. В. Россия и Восточный кризис 20-х годов 19 века. М., 1958. С. 172.
194 Там же.
195 См.: напр.: DakinD. Ο αγώνας των Ελλήνων για την ανεξαρτησία, 1821–1833. Αθήνα, 1989. Σ. 297.
196 См.: Фадеев А. В. Россия и Восточный кризис 20-х годов 19 века. М., 1958. С. 275–276.
197 См.: DakinD. Ο αγώνας των Ελλήνων για την ανεξαρτησία, 1821–1833. Αθήνα, 1989. Σ. 324–330.
198 О партиях при Каподистрии см.: Λούκος Χ. Η αντιπολίτευση κατά του Κυβερνήτη Ιω. Καποδίστρια. 1828–1831. Αθήνα, 1988; Petropulos J. A. Politics and Statecraft in the Kingdom of Greece. 1833–1843. Princeton, 1968. P. 128–140.
199 См.: Βερναρδάκης Δ. Καποδίστριας και Όθων. Αθήνα, 2001.
200 См.: DakinD. Ο αγώνας των Ελλήνων για την ανεξαρτησία, 1821–1833. Αθήνα, 1989. Σ. 323.
201 Тем не менее А. В. Фадеев считал условия мартовского протокола крупным успехом русской дипломатии, см.: Фадеев А. В. Россия и Восточный кризис 20-х годов 19 века. М., 1958. С. 280–281.
202 Анализ условий и оценку значения Адрианопольского мира см.: Фадеев А. В. Россия и Восточный кризис 20-х годов 19 века. М., 1958. С. 312–369.
203 См., напр.: Λούκος Χ. Η αντιπολίτευση κατά του Κυβερνήτη Ιω. Καποδίστρια. 1828–1831. Αθήνα, 1988. Σ. 39, 102–103 κ. α.
204 Сербия имела лишь автономию.
205 См.: Dakin D. Ο αγώνας των Ελλήνων για την ανεξαρτησία, 1821–1833. Αθήνα, 1989. Σ. 356–361.
206 См.: напр.: Mendelssohn-Bartholdy K., Graf J. Kapodistrias. Berlin, 1864.
207 Идра, Спеце и Псара.
208 См.: Λουλές Δ. Κατευθύνσεις και προοπτικές της οικονομικής πολιτικής του Ι. Καποδίστρια, 1828–1831 // Ο Ιωάννης Καποδίστριας και συγκρότηση του ελληνικού κράτους. Θεσσαλονίκη, 1983. Σ. 127–139.
209 См.: Κατηφόρη Δ. Η δίωξις της πειρατείας και το Θαλάσσιον Δικαστήριον κατά την πρώτην Καποδιστριακήν περίοδον, 1828–1829. Αθήνα, 1973; Παπαγεωργίου Σ. Η Στρατιωτική πολιτική του Ι. Καποδίστρια // Ο Ιωάννης Καποδίστριας και συγκρότηση του ελληνικού κράτους. Θεσσαλονίκη, 1983. Σ. 167–176.
210 См.: АВПРи. Ф. 152. Оп. 505. Д. 66. Л. 196.
211 Там же. Л. 200.
212 См.: АВПРи. Ф. 152. Оп. 505. Д. 66. Л. 176 об.
213 См.: Κούκκου Ε. Ο Καποδίστριας και η Παιδεία, 1827–1832. Τ. 1–2. Αθήνα, 1972.
214 См.: АВПРи. Ф. 152. Оп. 505. Д. 66. Л. 178 об. – 179.
215 О нем см. ниже.
216 АВПРи. Ф. 152. Оп. 505. Д. 66. Л. 176–176 об.
217 См.: Λουλές Δ. Κατευθύνσεις και προοπτικές της οικονομικής πολιτικής του Ι. Καποδίστρια, 1828–1831 // Ο Ιωάννης Καποδίστριας και συγκρότηση του ελληνικού κράτους. Θεσσαλονίκη, 1983. Σ. 127–139.
218 См.: Βακαλόπουλος Α. Νέα Ελληνική Ιστορία. 1204–1985. Θεσσαλονίκη, 1993. Σ. 202–203.
219 См.: Κωνσταντινίδης Ε. Ο Ιωάννης Καποδίστριας και η εκκλησιαστική του πολιτική. Αθήνα, 1977; Frazee Ch. A. The Orthodox Church and Independent Greece. 1821–1852. Cambridge, 1969.
220 См.: Λούκος Χ. Η αντιπολίτευση κατά του Κυβερνήτη Ιω. Καποδίστρια. 1828–1831. Αθήνα, 1988.
221 Подробнее о развитии событий см.: Λούκος Χ. Η αντιπολίτευση κατά του Κυβερνήτη Ιω. Καποδίστρια. 1828–1831. Αθήνα, 1988; Petropulos J. A. Politics and Statecraft in the Kingdom of Greece. 1833–1843. Princeton, 1968. P. 138–145.
222 См.: Теплов В. Граф Иоанн Каподистрия, президент Греции. СПб., 1893. С. 35–45.
223 См.: Λούκος Χ. Η αντιπολίτευση κατά του Κυβερνήτη Ιω. Καποδίστρια. 1828–1831. Αθήνα, 1988. Σ. 375 επ. Там же приведена обширная (хотя не исчерпывающая) библиография вопроса.
226 Автор самой авторитетной по этому вопросу работы признает факт вмешательства держав во внутренние дела греков, но не считает его решающим фактором, определявшим действия оппозиции. См.: Λούκος Χ. Η αντιπολίτευση κατά του Κυβερνήτη Ιω. Καποδίστρια. 1828–1831. Αθήνα, 1988.
227 АВПРи. Ф. 152. Оп. 505. Д. 66. Л. 7.
228 Там же. Л. 22 об.
229 См.: Там же. Л. 61 об.–62.
230 См.: Райк А. Н. Записка об убиении Каподистрии, составленная А. Н. Райком // Русский Архив. 1869. С. 882–910.
231 См.: АВПРи. Ф. 152. Оп. 505. Д. 66. Л. 24 об.
232 См.: Τα Αρχεία της Ελληνικής Παλιγγενεσίας. Τ. 1–20. Αθήνα, 1971–2001.
233 См.: Αυτόθι. Τ. 12. Σ. 200; Τ. 20. Σ. 19–22.
234 См.: Αυτόθι. Τ. 12. Σ. 352 (κς`).
235 См.: Αυτόθι. Τ. 20. Πίν. 16.
236 От др.-греч. συμβάλλω – соединять.
237 См.: Τα Αρχεία της Ελληνικής Παλιγγενεσίας. Τ. 20. Σ. 51 (πίν. 44).
238 См.: Αυτόθι. Τ. 9. Σ. 448 (ιε`).
239 См.: Αυτόθι. Τ. 17. Σ. 22.
240 См.: Αυτόθι. Τ. 20. Σ. 129 (πίν. 110).
241 См.: Αυτόθι. Τ. 9. Σ. 431 (β`).
242 См.: Αυτόθι. T. 11. Σ. 276 (ιδ`).
243 См.: Frazee Ch. A. The Orthodox Church and Independent Greece. 1821–1852. Cambridge, 1969. P. 7–8.
244 С официальной точки зрения греки-католики – неотъемлемая часть греческой нации, однако в некоторых кругах выражается и иная точка зрения.
245 См.: Τα Αρχεία της Ελληνικής Παλιγγενεσίας. Τ. 12. Σ. 352 (κς`).
246 См.: Αυτόθι. Τ. 20. Σ. 128 (πίν. 109).
247 См.: Αυτόθι. Τ. 11. Σ. 275 (κγ`).
248 См.: Αυτόθι. Τ. 15 ΑΒ`. Σ. 10.
249Орлов-Давыдов В. Путевые записки. Ч. 1. СПб., 1839. С. 58.
251 См.: Τα Αρχεία της Ελληνικής Παλιγγενεσίας. Τ. 12. Σ. 350 (κδ`); Τ. 11. Σ. 276 (ιδ`).
252 См.: Αυτόθι. Τ. 11. Σ. 267.
253 В то время никто не использовал изображения языческих божеств в качестве религиозных символов. О таком их восприятии можно говорить не ранее конца XIX в.
254 См.: Τα Αρχεία της Ελληνικής Παλιγγενεσίας. Τ. 20. Σ. 80 (πίν. 62).
255 См.: Αυτόθι. Τ. 13. Σ. 441 (ις`).
256 См.: Τα Αρχεία της Ελληνικής Παλιγγενεσίας. Τ. 12. Σ. 351 (κε`).
257 См.: Τα Αρχεία της Ελληνικής Παλιγγενεσίας. Τ. 9. Σ. 446 (ιγ`).
258 Там же. Σ. 446 (ιγ`).
259 См.: Τα Αρχεία της Ελληνικής Παλιγγενεσίας. Τ. 9. Σ. 447 (ιδ`).
260 Αυτόθι. Σ. 448 (ιε`).
261 См.: Αυτόθι. Τ. 13. Σ. 442 (ιζ`).
262 См.: Αυτόθι. Τ. 20. Σ. 112 (πίν. 89).
263 См.: Τα Αρχεία της Ελληνικής Παλιγγενεσίας. Τ. 1. Σ. 270.
280 См.: Βακαλόπουλος Α. Ιστορία του Νέου Ελληνισμόυ. Τ. 1–4. Θεσσαλονίκη, 1961–1974.
281 См.: Арш Г. Л. Этеристское движение в России. М., 1970; Арш Г. Л. Иоанн Каподистрия и греческое национально-освободительное движение. 1809–1822. М., 1976.
282 См., напр.: Μεταλληνός Γ. Τουρκοκρατία: οι Έλληνες στην Οθωμανική αυτοκρατορία. Αθήνα, 1998. Σ. 131–132.
Рабы, рабы! Иль вами позабыт
Закон, известный каждому народу?
Вас не спасут ни галл, ни московит,
Не ради вас готовят их к походу,
Тиран падет, но лишь другим в угоду.
О Греция! Восстань же на борьбу!
Раб должен сам добыть себе свободу!
Ты цепи обновишь, но не судьбу.
Иль кровью смыть позор, иль быть рабом рабу!
Очень сильные слова. И не менее злободневные сейчас, чем тогда. С другой стороны, греки всю жизнь не могут находится в состоянии мятежников. Греки не должны быть мятежниками. Им нужен покой, чтобы снова набрать силы. Если всё время бунтовать против порядков и гибнуть, то:
В этом году, 25 марта 1821 года, отмечается 200-летие от начала Освобобительной войны Греции, которая привела к возникновению независимого греческого государства. Это достаточно большой юбилей, о котором говорится многое. Я не знаю, что именно готовится для отмечания этого юбилея в Греции в условиях карантина по случаю коронавмруса. Может быть и ничего. Но как бы то ни было, юбилей достаточно значимый. Этот день отмечается вообще ежегодно. Но в этом году - его второе столетие.
Греция, кстати говоря, обрела независимость лишь в 1830 году - 3 февраля того года, Лондонский протокол ВПЕРВЫЕ признавал Грецию полностью независимым государством. Система власти в Греции определялась Великими Державами (Англией, Францией и Россией - они же были и странами-гарантами независимости и территориальной целостности Греции) как монархия. А окончательные границы Греческого королевства были определены в ходе Лондонского конгресса, в 1832 году.
Между тем, полному освобождению Греции предшествовали акты предоставления Греции автономии (в качестве вассального государства, с выплатой ежегодной дани). Первоначально она была закреплена в Лондонском договоре 6 июля 1827 года Англией, Францией и Россией, затем в Лондонском протоколе 16 ноября 1828 года, потом в Лондонском протоколе 22 марта 1829 года. И, наконец, по условиям Адрианопольского мира 14 сентября 1829 года Турция, побеждённая французскими силами генерала Мэзона в Морее, греческими повстанцами, а также российской армией в Дунайских княжествах, Болгарии и Фракии, также признала автономный статус Греции (внутренне самоуправляемая Греция, внешнеполитически подчинённая Турции, и обязанная выплачивать ей дань).
Скорее всего, несмотря на карантин из-за коронавируса, в Греции всё-же что-то сделают в честь 200 лет от начала Освободительной войны 1821 года. Скорее всего на празднование приедут иностранные лидеры. Может быть будет и Путин - хотя я бы не зарекался. В общем - пока непонятно, что будет.
Путин был приглашён на существование 200-летия греческой революции, как и многие другие мировые лидеры типа Макрона. Но вчера появилась новость что он отказался приехать. Из комментария Пескова становится ясно, что он отказался потому, что на греческом параде в честь 200-летия будут присутствовать в том числе силы Франции. Путина оскорбило то, что на парад не пригласили и российские вооружённые силы.
Небольшой комментарий. Французы будут участвовать на параде войск в виде самолётов типа Рафал, которые Греция в данный момент закупает, но которые прибудут в страну не ранее лета - то есть через несколько месяцев после закупки.
Но в общем-то, хозяин-барин. Россия Путина в очередной раз демонстрирует, что не шибко празднует современную Грецию. В нолевые годы имела место перемена позиции России по кипрскому вопросу (стали говорить о том, что конфликт двусторонний, тем самым прекратив прямое осуждение турецкой агрессии, как имело место с советских времен). Потом начался Вась-Вась России и Турции, с большим сближению двух стран. Не так давно российский МИД заговорил о двустороннем характере в связи с турецкими незаконными претензиями в Эгейском море к Греции.
Я не очень понимаю, чем Россия могла бы при Путине завоевать симпатии Греции. То что она делает - совершенно не удовлетворяет. А пример Карабаха явственно демонстрирует, что и Грецию с ее интересами Россия была бы не прочь скормить туркам, как она кормила интересы армян и курдов, в обмен на некие иные дивиденды.
С другой стороны, нет худа без добра. Доселе имелась некая неоднозначность с Грецией и Турцией. Обе эти страны находились в одном и том же геополитической военном блоке НАТО. Может быть, Путину удастся решить эту проблему, переманив Турцию из НАТО к себе? По-крайней мере, это был бы хоть какой-то позитив из всей этой истории с российско- турецким сотрудничеством - хотя общее впечатление от неё достаточно гнетущее. Также польза может заключаться в том, чтобы местные аборигены живущие в Греции наконец поняли, что в политике есть только интересы, а не друзья, и перестали бы воровать в бескорыстную дружбу той или иной иностранной державы.
Особое приглашение от Греции получили страны содействовавшие освобождению Греции и в дальнейшем ставшие гарантами территориальной целостности Греции: Франция в лице Макрона, Англия в лице принца Чарльза и Россия в лице Путина.
Звучит также мысль что Путин недоволен натовскими базами в Греции, и из-за этого не хочет приезжать на празднование. Но при этом он много лет сотрудничает с Турцией, несмотря на то что и там есть база Инджирлик и значительное присутствие НАТО. Так что это не о том. Это скорее о том же, что несколько месяцев назад Армения "провинилась" Нжде, своей мононациональностью и ростом сотрудничества с США и НАТО. То есть речь идёт о предлогах, а не об истинных причинах.
Как бы то ни было - насильно мил не будешь. Не хочет Путин приезжать? Да будет так!
Сейчас говорят, что на двухсотлетие позовут от России премьер-министра Мишустина. Ну, раз глава государства сам отказался, то хотя-бы его. Посмотрим - приедет или нет.
