СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВЕ, ИГОРЯ СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ, ВНУКА ОЛЬГОВА

      Не лепо ли ны бяшет, братие , начяти старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню. Боян бо вещий, аще кому хотяшо песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы. Помняшеть бо, рече, първых времен усобице. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей: который дотечаше, та преди песнь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред пълкы касожьскыми, красному Романови Cвятъславличю. Боян же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше, н своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами князем славу рокотаху.
      Почнем же, братие, повесть сию от стараго Владимера до нынешняго Игоря, иже истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужеством, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую.
      О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плъкы, ущекотал, скача, славию, по мыслену древу, летая умом под облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища в трону Трояню чрес поля на горы. Пети было песнь Игореви, того внуку: "Не буря соколы занесе чрез поля широкая, галици стады бежать к Дону великому". Чили въспети было, вещей Бояне, Велесовь внуче: "Комони ржуть за Сулою, звенить слава в Кыеве. Трубы трубять в Новеграде, стоять стязи в Путивле".
      Игорь ждет мила брата Всеволода. И рече ему буй тур Всеволод: "Один брат, один свет светлый ты, Игорю, оба есве Святъславличя! Седлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, оседлани у Курьска напереди. А мои ти куряни сведоми къмети: под трубами повити, под шеломы възлелеяни, конець копия въскръмлени; пути им ведоми, яругы им знаеми, луци у них напряжени, тули отворени, сабли изъострени; сами скачють, акы серыи влъци в поле, ищучи себе чти, а князю славе".
      Тогда Игорь възре на светлое солнце и виде от него тьмою вся своя воя прикрыти. И рече Игорь к дружине своей: "Братие и дружино! Луце ж бы потяту быти, неже полонену быти. А всядем, братие, на свои бръзыя комони, да позрим синего Дону". Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи искусити Дону великаго. "Хощу бо, - рече, - копие приломити конець поля Половецкаго с вами, русици; хощу главу свою приложити, а любо испити шедомомь Дону".
      Тогда въступи Игорь князь в злат стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступаше; нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди; свист зверин въста: збися Див, кличт връху древа: велит послушати земли незнаеме - Влъзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, тьмутораканьскый блъван! А половци неготовами дорогами побегоша к Дону великому; крычат телегы полунощы, рци - лебеди роспужени. Игорь к Дону вои ведет. Уже бо беды его пасет птиць по дубию; влъци грозу въсрожат по яругам; орли клектом на кости звери зовуть; лисици брешут на чръленыя щиты. О Руская земле, уже за шеломянем еси!
      Длъго ночь мрькнет Заря-свет запала. Мъгла поля покрыла. Щекоть славий успе; говор галичь убудися. Русичи великая поля чьрлеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю славы.
      С зарания в пятък потопташа поганыя плъкы половецкыя и, рассушясь стрелами по полю, помчаша красныя девкы половецкыя, а с ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты. Орьтъмами и япончицами и кожухы начашя мости мостити по болотом и грязивым местом, и всякыми узорочьи половецкыми Чрьлен стяг, бела хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружие - храброму Святъславличю! Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело! не было оно обиде порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръный ворон, поганый половчине! Гзак бежит серым влъком Кончак ему след править к Дону великому.
      Другаго дни велми рано кровавыя зори свет поведают Чръныя тучя с моря идут, хотят прикрыти 4 солнца, а в них трепещуть синии млънии. Быти грому великому! Итти дождю стрелами с Дону великаго! Ту ся копием приламати, ту ся саблям потручяти о шеломы половецкыя, на реце на Каяле, у Дону великаго. О Руская земле, уже за шеломянем еси!
      Се ветри, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами на храбрыя плъкы Игоревы. Земля тутнеть, рекы мутно текуть; пороси поля прикрывают стязи глаголют. Половци идуть от Дона, и от моря и от всех стран рускыя плъкы оступиша. Дети бесови кликом поля перегородиша, а храбрии русици преградиша чрълеными щиты.
      Яр туре Всеволоде! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрелами, гремлеши о шоломы мечи харалужными. Камо, тур, поскочяше, своим златым шеломом посвечивая, тамо лежать поганыя головы половецкыя; поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя от тебе, яр туре Всеволоде. Кая рана дорога, братие, забыв чти и живота и града Чрънигова, отня злата стола и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая!
      Были вечи Трояни, минула лета Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъй бо Олег мечем крамолу коваше и стрелы по землн сеяше. Ступает в злат стремень в граде Тьмуторокане; той же звон слыша давный великый Ярославль сын Всеволод, а Владимир по вся утра уши закладаше в Чернигове. Бориса же Вячеславлича слава на суд приведе и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя. С тоя же Каялы Святоплъкь полелея отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святей Софии к Киеву.
      Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами; погибашеть жизнь Даждьбожа внука; в княжих крамолах веци человекомь скратишась. Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, н часто врани граяхуть, трупиа себе деляче; а галици свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедие. То было в ты рати и в ты плъкы, а сицеи рати не слышано.
      С зараниа до вечера, с вечера до света летят стрелы каленыя, гримлют сабли о шеломы, трещат копиа харалужныя в поле незнаеме, среди земли Половецкыи. Чръна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли.
      Что ми шумить, что ми звенить далече рано пред зорями? Игорь плъкы заворочает: жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый; третьяго дни к полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы. Ту кроваваго вина не доста; ту пир докончаша храбрии русичи; сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою к земли преклонилось.
      Уже бо, братие, не веселая година въстала; уже пустыни силу прикрыла! Въстала обида в силах Дажьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синем море; у Дону плещучи, упуди жирня времена. Усобица князем на поганыя погыбе; рекоста бо брат брату: "се мое, а то мое же". И начяша князи про малое "се великое" млъвити, а сами на себе крамолу ковати; а погании с всех стран прихождаху с победами на землю Рускую. О, далече зайде сокол птиць бья, к морю! А Игорева храбраго плъку не кресити. За ним кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу людем мычючи в пламяне розе. Жены руския въсплакашась, аркучи: "Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати". А въстона бо, братие, Киев тугою, а Чернигов напастьми. Тоска разлияся по Руской земли; печаль жирна тече средь земли Рускыи. А князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами победами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по беле от двора.
      Тии бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволод, уже лжу убудиста, которую то бяше успил отец их Святъславь грозный, великый киевскый: грозою бяшеть притрепалъ своими сильными плъкы и харалужными мечи; наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яруги, взмути рекы и озеры, иссуши потокы и болота. А поганаго Кобяка из луку моря, от железных великих плъков половецкых, яко вихр, выторже: и падеся Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святъславли. Ту немци и венедици, ту греци и морава поют славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жир во дне Каялы, рекы половецкыя: рускаго злата насыпаша. Ту Игорь князь выседе из седла злата а в седло кощииево. Уныша бо градом забралы, а веселие пониче.
      А Святъславь мутен сон виде в Киеве на горах. "Си ночь с вечера одевахуть мя, - рече, - чръною паполомою на кровати тисове, чръпахуть ми синее вино с трудом смешено; сыпахуть ми тъщими тулы поганых тлъковин великый женчюг на лоно и неговахуть мя. Уже дьскы без кнеса в моем тереме златовръсем. Всю нощь с вечера босуви врани възграяху у Плесньска на болони, беша дебрьски сани и несоша е к синему морю".
      И ркоша бояре князю: "Уже, княже, туга умь полонила: се бо два сокола слетеста с отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припешали поганых саблями, а самаю опуташа в путины железны. Темно бо бе в 3-й день: два солнца померкоста; оба багряная стльпа погасоста и с нима молодая месяца, Олег и Святъслав, тьмою ся поволокоста, и в море погрузиста, и великое буйство подаста хинови. На реце на Каяле тьма свет покрыла; по Руской земли прострошася половци, акы пардуже гнездо. Уже снесеся хула, на хвалу. Уже тресну нужда на волю, уже връжеся Дивь на землю. Се бо готьския красныя девы въспша на брезе синему морю, звоня рускым златом; поют время Бусово, лелеють месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия".
      Тогда великий Святъслав изрони злато слово, с слезами смешено, и рече: "О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати; н нечестно одолесте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца в жестоцемь харалузе скована, а в буести закалена. Се ли створисте моей сребреней седине! А уже не вижду власти сильнаго и богатаго и многовоя брата моего Ярослава с черниговьскими былями, с могуты, с татраны, и с шельбиры, и с топчакы и с ревугы, и с ольберы: тии бо бес щитовь с засапожникы кликом плъкы побеждают звонячи в прадеднюю славу. Н рекосте: "Мужаиме ся сами: преднюю славу сами похитим, а заднюю си сами поделим!" А чи диво ся, братие, стару помолодити? Коли сокол в мытех бывает, высоко птиц възбивает; не даст гнезда своего в обиду. Н се зло: княжне ми непособие. На ниче ся годины обратиша".
      Се у Рим кричат под саблями половецкыми, а Володимир под ранами. Туга и тоска сыну Глебову!
      Великий княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетети издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти! Аже бы ты был то была бы чага по ногате а кощей, по резане. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы.
      Ты, буй Рюриче и Давыде! Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкают, аки тури, ранены саблями калеными на поле незнаеме? Вступита, господина, в злата стремена за обиду сего времени, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
      Галичкы Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своем златокованнем столе, подпер горы угорскыи своими железными плъки, заступив королеви путь, затворив Дунаю ворота, меча бремены чрез облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землям тукут; отворяеши Киеву врата; стреляеши с отня злата стола салтани за землями. Стреляй, господине, Кончака, поганаго кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
      А ты, буй Романе и Мстлславе! Храбрая мысль носить ваш ум на дело! Высоко плаваеши на дело в буести, яко сокол на ветрех ширяяся, хотя птицю в буйстве одолети. Суть бо у ваю железныи папорзи под шеломы латинскими. Теми тресну земля и многи страны: хинова, литва, ятвязи, деремела и половци сулици свои повръгоша, а главы своя подклониша под тыи мечи харалужныи. Н уже, княже, Игорю утрпе солнцю свет, а древо не бологом листвие срони! По Рси и по Сули гради поделиша; а Игорева храбраго плъку не кресити. Дон ти, княже, кличет и зоветь князи на победу. Олговичи, храбрыи князи, доспели на брань.
      Инъгварь и Всеволод и вси три Мстиславичи, не худа гнезда шестокрилци! Не победными хребии собе власти расхытисте. Кое ваши златые шеломы и сулицы ляцкии и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
      Уже бо Сула не течет сребреными струями к граду Переяславлю, и Двина болотом течет оным грозным полочаном под кликом поганых. Един же Изяслав, сын Васильков, позвони своими острыми мечи о шеломы литовския, притрепа славу деду своему Всеславу, а сам под чрълеными щиты на кровае траве притрепан литовскыми мечи, и с хотию на кров, а тъи рек: "дружину твою, княже, птиц крылы приоде, а звери кровь полизаша". Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго Всеслава: един же изрони жемчужну душу из храбра тела чрес злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие, трубы трубят городеньскии. Ярославе и вси внуци Всеславли! Уже понизить стязи свои, вонзить свои мечи вережени; уже бо выскочисте из дедней славе. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю; которою бо беше насилие от земли Половецкыи!
      На седьмом веце Трояни връже Всеслав жребий о девицю себе любу. Тъй клюками подпръся, окони и скочи к граду Кыеву и дотчеся стружием злата стола киевскаго; скочи от них лютым зверем в плъночи из Белаграда, объсися сине мьгле; утре же вознзи стрикусы, оттвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи влъком до Немиги с Дудуток. На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми руских сынов. Всеслав князь людем судяше, князем грады рядяше, а сам в ночь влъком рыскаше: из Кыева дорискаше до кур Тмутороканя, великому Хръсови влъком путь прерыскаше. Тому в Полотске позвониша заутренюю рано у святыя Софеи в колоколы, а он в Кыеве звон слыша. Аще и веща душа в дръзе теле, н часто беды страдаше. Тому вещей Боян и првое припевку, смысленый рече: "Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути".
      О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и првых князей! Того стараго Владимира нельзе бе пригвоздити к горам киевским: сего бо ныне сташа стязи Рюриковы, а друзии Давидовы; н розно ся им хоботы пашут, копиа поют.
      На Дунаи Ярославнын гласся слышить; зегзицею незнаема рано кычеть. "Полечю, - рече, - зегзицею по Дунаеви, омочю бебрян рукав в Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемь его теле!" Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, аркучи, "О, ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши? Чему мычеши хиновскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшет горе под облакы веяти, ле леючи корабли на сине море? Чему, господине, мое веселие по ковылию развея?" Ярославна рано плачет Путивлю городу на забороле, аркучи: "О Днепре Словутицю! Ты пробил еси каменныя горы сквозе землю Половецкую; ты лелеяль еси на себе Святославли насады до плку Кобякова; възлелей, господине, мою ладу к мне, а бых не слала к нему слез на море рано". Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, аркучи: "Светлое и тресветлое слнце! Всем тепло и красно еси. Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои, в поле безводне жаждею им лучи съпряже, тугою им тули затче?"
      Прысну море полунощи; идуть сморци мьглами. Игореви князю бог путь кажет из земли Половецкой на землю Рускую к отню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спит. Игорь бдит. Игорь мыслию поля мерит от великаго Дону до малаго Донца. Комонь в полуночи Овлур свисну за рекою; велить князю разумети. Князю Игорю не быть! Кликну; стукну земля, вшуме трава, вежи ся половецкии подвизашася. А Игорь князь поскочи горнастаем к тростию и белым гоголем на воду. Ввржеся на брз комонь и скочи с него бусым влком, и потече к лугу Донца, и полете соколом под мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обеду, и ужине. Коли Игорь соколом полете, тогда Влур влком потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.
      Донец рече: "Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа!" Игорь рече: "О Донче! Не мало ти величия, лелеявшу князя на влънах, стлавшу ему зелену траву на своих сребреных брезех, одевавшу его теплыми мглами под сению зелену древу; стрежаше его гоголем, на воде, чайцами на струях, чрнядьми на ветрех. Не тако ли, рече, река Стугна; худу струю имея, пожрши чужи ручьи и стругы рострепа к усту, уношу князю Ростиславу затвори Днепрь темне березе. Плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе. Уныша цветы жалобою и древо с тугою к земли преклонилося.
      А не сорокы встроскоташа: на следу Игореве ездить Гзак с Кончаком. Тогда врани не граахуть, галици помлкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползаша только; дятлове тектом путь к реце кажут, соловии веселыми песньми свет поведают. Млвит Гзак Кончакови: "Аже сокол к гнезду летить, соколича ростреляеве своими злачеными стрелами". Рече Кончак ко Гзе: "Аже сокол к гнезду летить, а ве соколца опутаеве красною девицею". И рече Гзак к Кончакови: "Аще его опутаеве красною девицею, ни нама будет сокольца, ни нама красны девице, то почнут наю птици бити в поле Половецком".
      Рек Боян и ходы на Святславля пестворца стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти: "тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы", Руской земли без Игоря. Солнце светится на небесе, Игорь князь в Руской земли. Девици поют на Дунаи, вьются голоси чрез море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святей богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели.
      Певше песнь старым князем, а потом молодым пети. Слава Игорю Святславличю, буй-туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу. Здрави князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плки! Князем слава а дружине. Аминь.



   назад       далее