Первое изгнание Изяслава было недолгим; настоящего военного вмешательства Болеслава II не потребовалось, и 2 мая 1069 г., оставив польское войско где-то на Волыни, Изяслав воротился в Киев, по словам «Повести временных лет», «с Болеславом, мало ляхов поим» (ПВЛ. С.75). Об этом эпизоде, кроме «Повести», знают и польские источники, но ценность их сведений для историка весьма ограничена: скудость фактов в них компенсируется многословными панегирическими анекдотами из жизни непобедимых польских князей, к тому же неверно перетолкованными. Вот что имеет сообщить об интересующем нас сюжете Аноним Галл:
      «Итак, король (как и в случае с Болеславом I, забегание вперед) Болеслав II ..., как и великий Болеслав I, врагом вступил в столицу Русского королевства (Ruthenorum regnura) главный город Киев (Kygow) и оставил памятный знак ударом своего меча в Золотые ворота. Еще он утвердил там на королевском троне одного русского из своей родни, которому и принадлежало королевство, всех же восставших против него устранил от власти. О блеск земной славы, о храбрость и твердость воинская, о величие королевской власти! Король, им поставленный, попросил щедрого Болеслава, чтобы тот выехал ему навстречу и даровал ему поцелуй мира, дабы [оттого] его (Изяслава) больше почитал его народ. Поляк хотя и согласился, но [при условии, что] русский даст, что он (Болеслав) пожелает. И вот, после того как сосчитали количество шагов коня Болеслава Щедрого от лагеря до места встречи, русский выложил столько же гривен золота (в данном случае гривна соответствует, вероятно, весу ок. 200 г.). И тогда наконец, не сходя с коня, [Болеслав] с улыбкой дернул его за бороду и даровал ему куда как дорогой поцелуй». С тех пор Русь будто бы платит Польше «дань» (tribute) (Gall. I, 23. P. 48-49).
      Что можно почерпнуть из этого рассказа? Он характеризует больше его автора, чем события. Описанное Анонимом прилюдное целование, возможно, и было в действительности, но Суть церемонии хронистом не понята: подергивание за бороду — не покровительственный жест победителя, а символическое скрепление договора, известное еще со времен викингов. Винцентий Кадлубек, не имея, что добавить по сути дела, не может, однако, просто оставить все, как есть; в результате комизм ситуации возрастает: «Схватив подошедшего короля за бороду, он треплет ее и многократно дергает, приговаривая: "Пусть трепещет эта голова, перед которой надлежит вострепетать вам". Дергая все сильнее снова и снова, он добавляет: "Вот муж, которого мы удостаиваем нашей милости"» (последняя фраза даже написана Винцентием стихами) (Vine. Kadi. II, 18. P. 291-292). Далее следует странствующий сюжет (восходящий еще к Геродоту) о мужьях, отправившихся на долголетнюю воину, и истосковавшихся женах, взявших себе в мужья рабов.
      В приведенных рассказах все хорошо, кроме их достоверности: летопись буднично сообщает, как киевляне «избиваху ляхи отай (тайком)» (ПВЛ. С. 75). Так что у Болеслава, вероятно, не было большой охоты вмешиваться в русские дела, когда Изяслав в 1073 г. вторично явился к нему, несколько наивно полагаясь на прихваченную казну: «сим налезу вой (добуду воинов)», — передает летописец намерения князя (ПВЛ. С.79). Болеслав деньги отобрал, а «воев» не дал, «показав» Изяславу «путь от себе», а попросту говоря, выдворив его. Польские авторы об этом поступке Болеслава «Щедрого» и «Смелого», естественно, умалчивают, но зато мытарства Изяслава с семьей во время его второго изгнания хорошо отражены в немецких и папских источниках.
      Первым в их ряду надо по праву поставить пространное сообщение под 1075 г. в «Анналах» Ламперта Хврсфелъдского, в старой историографии именовавшегося Ашаффенбургским (Lamperti Hersfeldensis annales). С данными этого замечательного памятника нам уже не раз приходилось иметь дело выше. Ламперт работал над своими «Анналами» в Херсфельдском монастыре в конце 70-х годов XI в., и для периода после 1040 г., а особенно — с конца 1060-х годов, они служит источником неоценимым, хотя и заметно тенденциозным: Вспыхнувшем в 1075 г. споре об инвеституре между королем Генрихом IV (1056-1106 гг., император с 1084 г.) и папой Григорием VII (1073-1085 гг.) анналист был противником Генриха. Впрочем, в занимающем нас фрагменте эта тенденциозность не прослеживается:
      Через несколько дней после Рождества 1074 г. в Майнц (на Рейне, при впадении в него Майна) к Генриху IV «явился король Руси (Ruzenorum rex) по имени Димитрий, привез ему неисчислимые сокровища — золотые и серебряные сосуды и чрезвычайно дорогие одежды — и просил помощи против своего брата (Святослава), который силою изгнал его из королевства (regnum) и сам, как свирепый тиран, завладел королевской властью. Для переговоров с тем о беззаконии, которое он совершил с братом, и для того, чтобы убедить его впредь оставить незаконно захваченную власть, иначе ему вскоре придется испытать на себе власть и силу Германского королевства (Teutonici regni), король немедленно отправил Бурхарди, настоятеля Трирской церкви. Бурхард потому представлялся подходящим для такого посольства, что тот, к которому его посылали, был женат на его сестре, да и сам Бурхард по этой причине настоятельнейшими просьбами добивался от короля пока не принимать в отношении того (Святослава) никакого более сурового решения. Короля Руси до возвращения посольства король (Генрих) поручил заботам саксонского маркграфа Деди, в сопровождении которого тот и прибыл сюда» (Lamp., а. 1075. Р. 262).
      А вот финал, разыгравшийся уже в Вормсе (на Рейне, несколько выше Майнца) по возвращении Генриха IV из очередного похода против восставших саксов:
      «Бурхард, настоятель Трирской церкви, посланный с королевским посольством к королю Руси, вернулся, привезя королю столько золота, серебра и драгоценных тканей, что и не припомнить, чтобы такое множество когда-либо прежде разом привозилось в Германское королевство. Такой ценой король Руси хотел купить одно — чтобы король (Генрих) не оказывал против него помощи его брату, изгнанному им из королевства. Право же, он вполне мог бы получить это и даром, ибо [Генрих], занятый внутренними домашними войнами, не имел никакой возможности вести войны внешние с народами столь далекими. Дар, дорогой и сам по себе, оказался тем более ценен, что был сделан в нужный момент. Ибо огромные расходы на последнюю войну (против саксов) опустошили королевскую казну, тогда как войско выражало сильное недовольство, настойчиво требуя платы за только что завершившийся поход. Если бы его требования не были удовлетворены с королевской щедростью, то не приходилось сомневаться, что оно не было бы уже столь послушно, а ведь оставшаяся часть дела (саксонской войны), как следовало опасаться, была, безсомнения, большей». (Lamp., a. 1075. Р. 300).
      Общая интонация рассказа Ламперта отмечена неприкрыто иронией по отношению к Генриху IV (его неумеренные и невыполнимые угрозы в адрес Святослава, пустая казна в результате неразумной внутренней войны), но на изложении канвы событии это не сказывается. Любопытно отметить, что примерно в том же ключе выдержано и краткое сообщение французского хрониста начала XII в. Сигеберта из Жамблу (Gembloux — монастырь близ Намюра, в нынешней Бельгии) (Sigeberti Gemblaj censis chronicon):
      «Так как двое братьев, королей Руси (reges Russorum), вступили в 6opьбу за королевство, один из них, лишенный участия в королевской власти настойчиво просил императора Генриха (Генрих IV тогда еще не был императором), которому [обещал] подчиниться сам и подчинить свое королевство, если с его помощью снова станет королем. Но все было напрасно: ведь тяжелейшая смута в Римской империи заставляла его (Генриха) больше заботиться о своем, чем добывать чужое. Ибо саксы возмущенные многими великими несправедливостями и беззакониями со стороны императора, восстали против него» (Sigeb. Gembl., a. 107342. Р. 362).
      Нет сомнений, что мы имеем дело с тем же немецким посольством, о котором под 1075 г. идет речь и в «Повести временных лет», причем, по забавному совпадению, летописец не жалеет мрачноватого сарказма, описывая похвальбу Святослава Ярославича перед немецкими послами (ПВЛ. С. 85).
      Итак, не получив ожидавшейся поддержки у польского князя Болеслава II, Изяслав Ярославич через Тюрингенскую марку маркграфа Деди направился к германскому королю. Попутно выясняются любопытные детали. Во-первых, реакция Болеслава, оказывается, вовсе не была столь импульсивной, как можно было бы подумать, читая древнерусскую летопись: Изяслав провел в Польше больше полутора лет, коль скоро, изгнанный в марте 1073 г., он прибыл к Генриху IV только в самом начале 1075 г. Следовательно, у Болеслава было достаточно времени, чтобы взвесить все за и против, и он предпочел союз со Святославом Ярославичем, соблазнившись русской военной помощью. В самом деле, в 1076 г. (или, возможно, уже в конце 1075 г.) русское войско во главе с молодыми князьями Олегом Святославичем и Владимиром Всеволодовичем Мономахом воюет на стороне Польши в Чехии против верного союзника Генриха IV чешского князя Братислава II (1061-1092 гг., король с 1085 г.). Во-вторых (снова уточняя картину, рисуемую «Повестью временных лет»), становится очевидным, что далеко не все «именье» Изяслава было отобрано в Польше, раз его подношения могли произвести такое впечатление в Германии. Здесь что-то не так, и летописец представляет дело явно упрощенно, хотя, думается, что по своей вине. Недаром прочувствованные слова о судьбе Изяслава — «блудил по чужим землям, имения лишен» (ПВЛ. 85) — вложены им, печерским летописцем, в уста самого Изяслава. Последний в конце жизни был частым гостем в Печерском монастыре, и едва ли подлежит сомнению, что сведения о его зарубежных мытарствах восходят к его собственным рассказам. Князь мог, естественно, несколько сгущать краски. Неслучайно тот же миф об отобранных сокровищах был им изложен и на другом конце Европы — папе Григорию VII.
      Изяслав, безусловно, понимал, что на реальную военную помощь со стороны Генриха IV рассчитывать не приходится, что ее мог предоставить только польский князь. Но как изменить позицию Болеслава II? С германским королем польский князь в эти годы враждовал, оставалось обратиться еще к одному авторитету — римскому папе, с которым Болеслав как раз вел переговоры о предоставлении ему королевского титула (что и состоялось в 1076 г.). Уже из Германии, но не дожидаясь возвращения посольства Бурхарда, Изяслав отправил в Рим своего сына Ярополка со странным, казалось бы, предложением: принять Русь под покровительство папского престола (как в свое время Мешко I отдал под покровительство Рима Древнепольское государство) (ср., впрочем, убеждение Сигеберта из Жамблу, будто Изяслав обещал подчинить Русь Генриху IV). Но чем еще можно было соблазнить Григория VII? Расчет оказался верным. Григорий похвалил Изяслава и сделал выговор Болеславу. Обо всем этом мы узнаем из двух посланий папы Григория VII — Изяславу Ярославичу и Болеславу II, датированных апрелем 1075 г.
      «Григорий епископ, раб рабов Божиих, Димитрию, королю Руси (rex Ruscorum), и королеве, его супруге, желает здравствовать и шлет апостолическое благословение. Сын ваш, посетив гробницы апостолов (Петра и Павла в Риме; обычный оборот папской канцелярии для обозначения визита к папе), явился к нам со смиренными мольбами, желая получить названное королевство из наших рук в качестве дара святого Петра и изъявив поименованному блаженному Петру, князю апостолов, надлежащую верность (речь идет, похоже, о какой-то формальной процедуре). Он уверил нас, что вы без сомнения согласитесь и одобрите эту его просьбу и не отмените ее, если дарение апостолической властью [обеспечит] вам благосклонность и защиту. В конце концов мы пошли навстречу этим обетам и просьбам, которые кажутся нам справедливыми, учитывая как я же согласие, так и благочестие просившего, и от имени блаженного Петра передали ему бразды правления вашим королевством, движимые тем намерением и милосердным желанием, дабы блаженный Петр охранил вас и ваше королевство и все ваше имение своим перед Богом заступничеством и сподобил вас мирно, всечестно и славно владеть названным королевсвом до конца вашей жизни, и по окончании этой войны испросил для вас славу вечную у Царя вышнего» (Ер. Greg. VII Iz.).
      Из послания видно, что Ярополк, с одной стороны, выстает как представитель отца, а с другой — не имел от него определенных письменных полномочий и действовал по обстоятельствам, так что при желании Изяслав мог дезавуировать его: правило, обычное для дипломатии. В остальном послание выдержано в выражениях обтекаемых, и из него трудно уразуметь, что же именно произошло весной 1075 г. в Риме. Это и понятно: для конкретных переговоров с князем о том, «чего нет в письме», Григорий VII направил к нему своих послов, «один из которых является вашим известным и верным другом» (следовательно, Изяслав не впервые имел дело с Римом?). В конце письма польскому князю среди общих моральных наставлений вдруг читаем:
      «... а среди прочего надобно вам соблюдать милосердие, против которого (как бы нам ни было неприятно говорить об этом), вы, кажется, согрешили, отняв деньги у короля Руси. Поэтому, сострадая вам (ибо за грех положено наказание на судилище Христовом, как о том папа писал выше), убедительнейше просим вас из любви к Богу и святому Петру: велите вернуть все, что взято вами или вашими людьми, ибо знайте, что по вере нашей беззаконно похищающий добро чужого, если не исправится, имей возможность исправиться, никогда не удостоится Царствия Христова Божия» (Ер. Greg. VII Bol.).
      Как отнесся польский князь к увещаниям папы, сказать трудно. Открыто игнорировать их он, разумеется, не мог. Но его участие в возвращении Изяслава в Киев весной 1077 г. могло ведь объясняться и переменой политической ситуации — внезапной смертью Святослава в декабре 1076 г. (ирония судьбы: князь пал не жертвой своих врагов, которых так опасался, а неудачной хирургии — «от резания желве», т.е. опухоли, как замечает летописец). Так или иначе, но в 1076 г. Изяслав, как можно думать, уже снова находился в Польше, ибо именно к этому времени, вероятно, относится надпись на покрове на раку св. Адальберта-Войтеха, подаренном Изяславом Гнезненскому собору. Надпись сохранилась в латинском переводе, хотя в оригинале, по некоторым признакам, была сделана по церковно-славянски: «Молитвами святого Димитрия даруй, Всемогущий, многая лета рабу Твоему Изяславу (Izaslaw), князю русскому (dux Russiae), во отпущении грехов и взыскание Царствия небесного. Аминь. Во имя Господи, буди» (Inscr. Iz. P. 327). Повторное освящение Гнезденского собора архиепископом Богумилом состоялось в 1076 г.
      С пребыванием Изяслава Ярославича в Германии связано и еще одно событие, политическая подоплека которого станет ясна только из дальнейшего. Мы уже говорили о пристрастии «Саксонского анналиста» к генеалогии. Чтобы лучше представлять себе, до какой степени детализации доходили когда средневековые родословцы и как разбегаются в подобных случаях глаза у историков, приведем нужный нам фрагмент, не сокращая. В связи с сообщением о смерти в 1062 г. маркграфа Вильгельма автор вдается в его генеалогию:
      «Марку получил его (Вильгельма) брат Оттон из Орламюнде. У них, то есть у Вильгельма и Оттона, был брат Поппон, у которого был сын Ульрих, женившийся на сестре венгерского короля Владислава (Ласмо I Святой, 1077-1095 гг.), которая родила ему Ульриха-младшего, который женился на дочери Людвига, пфальцграфа Тюрингии... У Оттона же женой была Адела из Брабанта, из замка под названием Лувен, которая родила ему трех дочерей: Оду, Кунигунду и Адельхайду. Оду взял в жены маркграф Экберт-младший из Брауншвайга, она умерла бездетной. Кунигунда вышла за короля Руси (rex Ruzorum) и родила дочь, на которой женился кто-то из тюрингенской знати по имени Гюнтер и родил от нее графа Сиццо (сокращенная форма имени Зигфрид или подобного). После его (мужа) смерти она вернулась на родину и вышла замуж за Куно, графа Байхлинген, сына герцога Оттона Нортхаймского (в 1060-х годах Оттон был некоторое время герцогом баварским), и родила ему четырех дочерей. После же его смерти ее третьим мужем стал Виперт-старший. Адельхайда же вышла за Адальберта, графа Балленштедт», и т.д. (Ann. Saxo, a. 1062. Р. 693).
      После некоторых колебаний историки нашли правильное решение: «королем Руси» и мужем Кунигунды был Ярополк Изяславич. После смерти в 1067 г. Оттона Орламюндского Адела (Лдельхайда) Брабантская вышла замуж за того самого Деди (вместе с ее рукой получившего и Тюрингенскую марку), который опекал Изяслава Ярославича. Но в чем же был расчет Изяслава, женивщего сына на падчерице маркграфа Деди? Или это был уже жест отчаяния? Ответ невозможно получить, не вникнув во внешнюю политику того времени, проводившуюся соперниками Изяслава на Руси — Святославом и Всеволодом Ярославичами. Прежде чем переходить к ней, познакомимся напоследок с памятником в своем роде исключительным, без которого круг источников, связанных с изгнанием Изяслава Ярославича, был бы далеко не полон.
      Мы имеем в виду так называемый молитвенник Гертруды, жены Изяслава (это единственный источник, сообщающий имя княгини). Молитвенник записан на листах, приплетенных к принадлежавшей Гертруде «Псалтири» иллюминированной (т.е. снабженной миниатюрами) рукописи X в. трирского происхождения, и молитвенник не следует смешивать, как то иногда делают, с этой Гертрудиной или «Эгбертинской Псалтирью». Тексты молитв принадлежат, вероятно, самой дочери Мешка II (который, по некоторым сведениям, также отличался незаурядной образованностью) и обращены, помимо Христа и Богоматери, чаще всего к св. Петру (имя Ярополка в крещении) и св. Елене (очевидно православным именем Гертруды было Елена). Княгиня молится за «нашего короля» (т.е., надо полагать, за своего мужа князя Изяслава), но чаще — за Петра-Ярополка, которого называет своим «единственным сыном».
      Кстати говоря, эти ее слова позволяют думать, что другой Изяславич - Святополк (будущий киевский князь) не был сыном от Гертруды. Так как Изяслав женился рано, а умер прежде жены, то неизбежен вывод: Святополк был от наложницы (случай в княжеском семействе не такой уж редкий). Впрочем, некоторые интонации молитв Гертруды также дают повод для догадок, что в семейной жизни Изяслава было не все гладко. Молитвы за папу и императора (!) дают некоторое основание, датировать их временем изгнания Изяслава Ярославича (впрочем тексты в конце молитвенника — всего молитв около девяноста - явно относятся уже ко времени княжения Ярополка на Волыни в 1078-1086 гг.). О том же, кажется, говорят и великолепные миниатюры, которыми, как и «Псалтирь», снабжен также и молебник; из них по меньшей мере две заслуживают упоминания в связи с нашей темой. Одна является словно прямой иллюстрацией к визиту Ярополка Изяславича в Рим: на ней Гертруда припадает к стопам начальника апостолов св. Петра (преемниками которого в качестве римских епископов, как известно, считаются римские папы), а Ярополк обращен к нему в просительном жесте; за спиной Ярополка — его жена Ирина.



   назад       далее