Одним из ярких примеров не прекращавшихся в XII в. контактов между древнерусскими княжествами и Византией является посольство Мануила Комнина на Русь в 1165 г., описанное историком, императорским секретарем Иоанном Киннамом (после 1143 г. — начало XIII в.). Участник походов императора Мануила I (1143—1180 гг.), он был свидетелем многого из того, что сохранило его «Историческое повествование»; как императорский секретарь («грамматик») историк был осведомлен и о документах, протоколах, договорах, тексты которых хранила византийская императорская канцелярия.
      Византийское посольство на Русь описано Киннамом в связи с событиями византино-венгеро-русских политических и династических взаимоотношений в середине 60-х годов XII в. Рассказ о посольстве Мануила Комнина включен Киннамом в следующий контекст: венгерский король Иштван (Стефан) III снова отнял г. Срем у Византии и поставил под угрозу нападения г. Зевгмин (Землин) (Cinn. 231.6—232.12). Эти события датируются 1165 г. Император Мануил I направляет Иштвану III грозное послание (Cinn. 231.8-21), но, несмотря на угрозы, Иштван не изменяет свою политику. Мануил тогда отчетливо представил себе неизбежность войны и вновь захотел возвести на престол Венгрии своего ставленника Иштвана IV (Cinn. 231.21—232.3). На Руси же в это время скрывался бежавший в 1164/65 г. из Византии Андроник Комнин — племянник василевса Иоанна II Комнина. Он, видимо, подозревался в покушении на узурпацию власти, и небезосновательно: позднее в 1183 г. он захватил императорскую власть, став василевсом Андроником I, но ненадолго. В 1185 г. его свергли. В это-то время и направляется посольство Мануила на Русь.
      «А Мануил, который возводил свой род к Комнинам, прибыл к народу тавроскифов, чтобы напомнить их архонту о соглашениях, в [верности] которым он давал клятву василевсу, а также, чтобы укорить его за дружбу с Иерославом — правителем Галиции. Ибо Иерослав не только вообще нарушил союз с ромеями, но принял и удостоил милостью Андроника, о котором теперь мы расскажем подробнее, — бежавшего из тюрьмы во дворце, где содержался, я думаю, девять лет до того, как прийти к нему» (Cinn. 231.3-11).
      Далее следует подробный рассказ о бегстве Андроника Комнина из константинопольской тюрьмы.
      «Вот так Андроник, бежав из темницы, пришел к тавроскифам. Нам же следует вернуться к тому, о чем шла речь.
      Тот Мануил пришел к Примиславу, как по названым [причинам], так и с целью привести оттуда вспомогательное войско для ромеев. Ему было предписано переговорить о помощи и с самим архонтом тавроскифской [страны] Росиславом. И он, действительно, добился цели. Чрезвычайно обрадованные, что такого [высокого] посла отправил к ним василевс, они обещали выполнить все, что угодно василевсу.
      Василевс не обошел поэтому вниманием и Иерослава; различными условиями он возбудил его против Стефана, направив ему следующее [послание]: «Мы не уподобимся тебе в недружелюбии, которое ты без всякой нужды явил по отношению к нам, когда пренебрег словами и договорами, в которых ты клялся прежде. Я ставлю [тебя] перед лицом [твоего] бесчестия, [поскольку] ты сам рискуешь оказаться совершено обесчещенным. Знай, что ты отдаешь замуж свою дочь за короля пеонцев — человека злонравного и ужасно ненадежного в помыслах, ибо он никогда и никак не внимал ни праву, ни истине. А человеку, чуждому как естеству, так и законам, я считаю, легко сделать все, во что бы он ни был вовлечен. Итак, да не женится Стефан на твоей дочери! Если же женится, то будет с ней связан не более, чем с распутницей. Ибо тот, кто так погрешил по отношению к нашей державе, не постыдившись недавно данные клятвы обратить в шутку,— подумай, как бесчеловечно поступит он по отношению к тебе!»
      Выслушав эти слова с какой-то варварской простотой, Примислав тотчас же был убежден и на зятя стал коситься как на врага и согласился помогать всеми силами ромеям в войне против него.
      Есть в тавроскифской стране город по имени Киама (Киев), который превосходит все другие города, воздвигнутые там, и является митрополией этого народа, так как сюда прибывает и архиерей из Византия (Константинополя). У города есть и другие привилегии старшинства. Так вот, правитель этой страны и сам стал союзником в войне против Стефана, решение о чем подтвердил клятвами» (Cinn. 232.3—11; 234.22-237.1).
      Обращают на себя внимание упоминания русских князей. Иерослав — это галицкий князь Ярослав (1153—1187 гг.), сын князя Владимира Галицкого, сильный, могучий правитель разросшегося к тому времени княжества. Что касается русского князя Примислава, то существуют различные предположения, кого именно здесь имеет в виду Киннам. Можно считать, что так назван Первослав — по аналогии с сербским династом Первославом, упоминаемым Киннамом в другом месте (Cinn. 204.2) и названным там Примиславом. Тогда Первослав может быть отождествлен с Ярославом, согласившимся выставить вспомогательное войско (Cinn. 235.1). Из этих отождествлений делается вывод о дружественных отношениях между Византией и Галичем ок. 1165 г. вопреки распространенному суждению об ухудшении византино-галицких отношений при Ярославе. Правда, имея в виду возможность подобных идентификаций, необходимо учесть, что в византийских текстах имена русских князей передаются в очень искаженной форме, что не позволяет проводить обоснованных атрибуций на основе этих сопоставлений. Так, например, Иоанн Скилица сообщает: «Скончались архонты росов Несислав и Иерослав, и был избран править росами родственник скончавшихся Зинислав» (Scyl. 399. 13—14). Очевидно, что имена перепутаны при транслитерации и не поддаются определению. Как у Скилицы, так и в случае с Киннамом возможная порча текста не позволяет дать твердое предпочтение ни одному из предположений.
      Наконец, упоминаемый Росислав — это великий князь киевский Ростислав Мстиславович (1161—1167 гг.). По сообщению Киннама (Cinn. 236.3), именно он клятвой подтвердил свое согласие оказать Византии помощь в действиях против Венгрии. Итак, отношения Киева с Византией, натянутые в начале правления Ростислава, впоследствии улучшились в результате посольства Мануила Комнина.
      Отмечаемая Киннамом безыскусность, простота, бесхитростность росов — одно из общих мест описания «варварского» мира у византийцев. Идущие от античных времен представления о чистоте человеческих отношений, идиллическом миролюбии и беззаботной веселости стали обычным элементом «этнического портрета» «варварского» мира в византийской литературе, историографии и риторике. В XII в. об этом пишут Никита Хониат в своих риторических сочинениях (Nicet. Chon. Orat. 196.18 и след.), Михаил Хониат (Mich. Chon. Hist. I. 99.31-100.3), выдающийся ритор и мемуарист Евстафий Солунский (Eust. Thess. 64.6 и след., 75.8 и след.).
      Анализируя воззрения византийцев XII—XIII вв. на место Древней Руси в средневековом мире, можно установить несколько уровней оценки. Первым уровнем будет традиционная оппозиция ромеев и «варваров»: Русь, наследница «скифского» прошлого, не входящего в пределы империи, рассматривалась в рамках этой оппозиции у Киннама и Никиты Хониата. Причем, помимо нейтрально-технического значения понятия «варвар» (как не-эллин), обнаруживаются и оценочно-отрицательные: так Хониат и Никифор Василаки придерживаются античного еврипидовского представления о жестокости «тавроскифов», убивающих чужестранцев, их нечестии и богоборстве; об Андронике I Комнине замечается, что страсть к кровавым зверствам он обрел во время странствований среди варваров, в том числе на Кавказе и Руси.
      Однако, наряду с традиционным, окрашенным оттенками литературных античных реминисценций уровнем, в византийских памятниках отражен и другой вид воззрений: Русь оказывается важнейшим звеном христианского мира. «Христианнейшим» назван народ, борющийся с половецкими ордами; Русь и связанные с ней народы — оплот православия перед лицом латинского запада. Оппозиция «варвары» — «не варвары» обретает на этом уровне конфессиональный характер: «варвары» — «христиане». Хронологически в византийских источниках укрепление отмечаемого представления о Руси наблюдается с конца XII — начала XIII в. Участие иерархов Руси в церковных соборах, посольства и паломничества в Византию, деятельность Русского афонского монастыря — реальное подтверждение таких воззрений.
      Наконец, третьим уровнем определения места Руси в структуре современного общества, по византийским источникам, оказывается прямое сопоставление внутренних общественно-политических систем Руси и Византии, замечаемое нашими авторами сходство процессов социального развития двух государств. Винантийцы четко фиксируют наличие на Руси отдельных соперничающих княжеств; термины, обозначающие князей («игемон», «сидящие во главе», «властитель», «династ», «филарх», «архонт»), соответствуют титулам, применимым к правителям других европейских государств — Венгерскому и Чешскому королевствам, Болгарскому царству, южнославянским государствам. Более того, Никита Хониат повествует о разразившейся к началу XIII в. братоубийственной борьбе, в которой Роман Галицкий разбил «правителя Киева» Рюрика (Nicet. Chon. Hist. 523. 43-9). Еще раз вспоминает он об усобицах среди «тавроскифских» династов в связи с рассказом о борьбе между сыновьями Стефана Немани в Сербии. Политическая раздробленность и внутренняя борьба отмечаются, помимо «тавроскифов» и «далматов», у сельджуков, венгров и многих других народов, причем источником такого процесса, охватившего мир, считается государство ромеев:
      «Так, пример братоубийства, показанный в царе-граде, сделался как бы образом, моделью или даже общим правилом для всех концов земли; так что не только персидские, тавроскифские, далматские, как теперь или несколько позже паннонские государи, но и владетельные лица разных других народов, обнажив мечи против единокровных родственников, наполнили свои отечества убийствами и мятежами» (Nicet. Chon. Hist. 532.14-20).
      Таким образом, определение нескольких уровней отношения к Руси в византийских памятниках дает возможность выделить представления о сопоставимости общественно-политических процессов на Руси и в других государствах средневекового мира. Важное место феодальной Руси в структуре международных отношений в Европе XII — начала XIII в. подчеркнуто и византийскими авторами-современниками.
      В историографии сложилось мнение об ослаблении русско-византийских контактов в XII в. (особенно к концу века): отсутствие прямых военных столкновений, внешнеполитическая опасность для каждой из сторон (кочевники и латиняне) обусловили, как будто бы, ослабление — вплоть до их исчезновения — связей, не зафиксированных источниками. Прекращает существование наемный корпус византийской армии, составленный из русских, вытесненных англичанами. Ничего не известно о Русском монастыре на Афоне с последней трети XII в. и т.д.
      На первый взгляд, действительно материала о росах в рассматриваемых источниках не так много, нет и таких документов, как русско-византийские договоры X в. Однако, если учесть те особенности византийских памятников, о которых говорилось выше, то данных из источников по интересующей нас теме можно получить значительно больше. Это, прежде всего, касается внешнеполитических, военных и посольских отношений.
      Для выявления нового материала необходимо обратиться к тем свидетельствам, где нет прямого упоминания русских или тавроскифов: памятуя о византийской приверженности заменять термин описанием, можно понять значение многих важных для нас текстов. Так, анализ речи ритора Михаила — племянника (или близкого человека) солунского митрополита, показал, что за неопределенными намеками можно уловить отражение сложной военно-политической борьбы в Центральной и Юго-Восточной Европе в начале 50-х годов XIII в. Михаил сообщает, что после разгрома «даков» василевс двинулся на «гепидов»; перейдя Дунай, предал «Паннонию» огню, после чего сатрап «гепидов» бежал (Mich. Rhet. Thess. 142.7—14). Здесь речь идет о победе императора Мануила I над венгерским королем в 1151 г. после разгрома сербов. Далее говорится, что эхо этой победы дошло до сицилийцев и «тавроскифов», причем «северный» (архонт?) от «шума молвы тяжело повесил голову». Отождествление «тавроскифов» с русскими позволяет видеть в «северном» династе русского князя, возможно, Юрия Долгорукого - союзника Мануила; данные же речи в целом позволяют предположительно говорить о состоявшемся или готовившемся походе ок. 1152 г. византийских войск в северное Приазовье (может быть, против половцев или киевского князя Изяслава Мстиславича).
      Подобным образом можно выявить некоторые свидетельства византийских источников о возможных посольствах русских в Византию. Так, Евстафий Солунский в похвальном слове Мануилу Комнину повествует о народах, некогда агрессивных, теперь же усмиренных: они приезжают в Византию, даже переселяются на житье, — «агаряне» (турки), «скифы» (кочевники), «пеонцы» (венгры), обитающие за Истром (население Подунавья), и те, кого «овевает только северный ветер» (Eust. Thess. 200.65). Согласно географическим представлениям о делении зон земли в соответствии с направлениями различных ветров, народом, находящимся под северным ветром, являются «тавроскифы», т.е. русские. И Евстафий рассказывает о сильном впечатлении, произведенном Мануилом на иностранцев.
      В другой речи Евстафия, написанной, вероятно, после 1173 г., ритор, восхваляя военные успехи императора, образно говорит о подчиненных и зависимых народах как элементах украшения царства Мануила. Упоминая порабощенных далматов, пеонцев и скифов, он указывает и на северных, также покоренных, соседей их (FRB. Т.1. 94.30). Это может относиться и к Галицкому князю: о Владимире Галицком Киннам говорит как о союзнике Мануила, подвластном Византии, в начале 50-х годов (Cinn. 115.18—19). Евстафий в речи сообщает и о посольствах в Константинополь с самого края земли (FRB. Т. 1. 103.31 и след.). Эхо побед Мануила достигает «севера» (FRB. Т. 1. 103.31 и след.). В этих словах также скрыт намек на Русь.
      Еще в одном слове к Мануилу, произнесенном между 1174 и 1178 гг., Евстафий в удивлении восклицает по поводу посольства к Мануилу архонта из «северных» по отношению к «Пеонии» (Венгрии) земель, ничуть не меньших ее (FRB. Т.1. 40.13—15). Речь опять-таки идет, вероятно, о Галицком княжестве. В этом акте панегирист видит признание верховной власти византийского василевса над другими правителями.
      Наконец, среди народов, перечисленных в речи по поводу прибытия в столицу царственной невесты из «Франкии» (имеется в виду свадьба Алексея II, сына Мануила, с Анной-Агнессой, дочерью французского короля Людовика VII в 1179 г.), упомянуты и «северные народы»,— в свете наших данных, русские (FRB. Т. 1.81.9).
      Намек на русское посольство можно предположить и во «Взятии Солуни» Евстафия, где сообщается о посланниках «германского филарха» (Филиппа II Французского), «аламанского властителя» (Фридриха I Барбароссы), «посланника Марка» (Конрада Монферратского), «угорского короля» (Белы III), а также другого сильного соседа последнего, — возможно, галицкого князя (Eust. Thess. Esp. 56.25-30).
      Определенную информацию дает нам и речь Михаила Ритора — племянника (или близкого человека) митрополита Анхиала, где отражены внешнеполитические события империи в конце 50-х — начале 60-х годов. Описывая успехи Мануила в отношениях с Балдуином III Иерусалимским и др., ритор говорит о том, что «одна только молва устрашает северного», как и «внутреннего северного». Вероятно, здесь содержится намек на Венгрию и Русь, местоположение которых соответствует византийским представлениям о направлении сторон света (Mich. Rhet. Anch. 191.156—158).
      Тот же смысл, возможно, имеет сообщение одного из стихов продромовского Манганского цикла о власти Мануила над «Бореем» (Prodr. Mang. 342.7).
      О посольстве «скифа» в Константинополь после свержения Андроника Комнина (1185 г.) сообщает Михаил Хониат (Mich. Chon. T.I. 323.3). Поскольку земли Приазовья в этом произведении им называются «гиперборейскими», «киммерийскими», «скифской пустыней» (Mich. Chon. T. I. 321.5 и след.), не исключено, что и здесь речь идет о Руси. «Север» и «Скифия» синонимичны для него «Тавроскифии» (Mich. Chon. Т. П. 141.14-23).
      О посланнике из «северных климатов», о власти василевса над «северными климатами» сообщает Николай Месарит (см.: Бибиков. 1981. С.77). А. Васильев видит здесь Трапезунд, но, как правило, в византийских источниках «северными климатами» называется Крым.
      Однако во второй половине XII — начале XIII в. русско-византийские отношения не ограничивались, видимо, посольскими делами. Дело, возможно, доходило и до прямых военных столкновений. Так, по сообщению Николая Месарита, участники мятежа Иоанна Комнина 1201 г. требовали, чтобы ромеев не побеждали ни «скиф», ни «болгарин», ни «тавроскиф», ни другие «варвары». А. Гейзенберг видит в «тавроскифах» куманов, но, возможно, речь идет о русских, называемых обычно «тавроскифами». Во всяком случае, из речи Никиты Хониата мы знаем об участии «тавроскифов»-бродников в борьбе болгар против Византии (Nicet. Chon. Orat. 93.18 sq.).
      Итак, если полученные сведения прибавить к уже известным и использовавшимся многочисленным данным о военных экспедициях, посольствах и брачных связях, русских паломниках и византийцах, отправлявшихся на Русь, актах упоминаемых в различных нормативных источниках, касающихся русско-византийских связей, то получится картина интенсивных взаимоотношений древнерусских княжеств с Византией на протяжении всего XII и начала XIII в. Конечно, необходима конкретизация и уточнение полученных данных, но можно сказать, что политические связи двух государств не ослабевали в XII в., как считалось ранее.



   назад       далее