Последний из известных по русским летописям договор Руси и Византии связан с итогами войны князя Святослава в византийских дунайских провинциях в 970—971 гг. Наиболее полную информацию о ходе этих событий мы черпаем из «Истории» византийского писателя Льва Диакона. Она была написана, вероятно, после 992 г. в пору правления Василия II и охватывала царствование трех его предшественников: Романа II, Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, т.е. 959—976 гг. (в повествование вставлены и эпизоды из первых лет правления Василия II). Родившийся ок. 950 г. в малоазиатском селении Калой, Лев приехал учиться в столицу империи, там стал диаконом, и в правление Василия II состоял в придворном клире. В этом качестве он и сопровождал василевса в окончившийся неудачей болгарский поход 986 г.: участие в политических событиях последней трети X в., видимо, и дало историку право говорить в своем историческом труде об описании событий на основании собственного личного опыта, а не по литературным источникам. Впрочем, Лев Диакон, как это теперь выяснено, подобно другим своим современникам, воспользовался и так называемой «Историей Фок», и, возможно, документальными материалами.
      Конец книги VII и вся книга IX «Истории» Льва Диакона посвящены описанию сражений армии Святослава с византийским войском у Доростола (Дристры). Лев Диакон представляет росов в высшей степени воинственным племенем:
      «Росы, стяжавшие среди соседних народов славу постоянных победителей в боях, считали, что их постигнет ужасное бедствие, если они потерпят постыдное поражение от ромеев (т.е. византийцев), и дрались, напрягая все силы» (Leo Diac. 140.16-20; цит. по: Лев Диакон. С. 74).
      Вместе с тем он отказывает им в воинском искусстве, утверждая, что они сражаются лишь в пешем строю и совершенно не могут ездить верхом и потому непригодны для кавалерии. Кроме того, они пасуют под ударами техники: «Они не могли выдержать действия снарядов, которые со свистом проносились над ними: каждый день от ударов камней, выбрасываемых [машинами], погибало множество скифов» (Leo Diac. 148.2—5; цит. по: Лев Диакон. С. 77). Воинский опыт и стратегическое мастерство византийской армии противопоставляются звериным повадкам противников:
      «Росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя как одержимые, на ромеев, а ромеи наступали, используя свой опыт и военное искусство» (Leo Diac. 141.3—6; цит. по: Лев Диакон. С. 74).
      Лев Диакон знает поименно как русских князей, так и некоторых предводителей его войска. Он называет «Сфенкела, почитавшегося у тавроскифов третьим после Сфендослава, доблестного, огромного ростом мужа, отважно сражавшегося в том бою» (Leo Diac. 144.19-21; цит. по: Лев Диакон. С. 76). Сфендославом, в точной фонетической передаче имен в византийской традиции, назывался князь Святослав. Историк говорит о князе Игоре, напоминая, как «мидийским» (т.е. греческим, по нашей традиции) огнем «ромеи превратили на Евксинском [понте] в пепел огромный флот Ингора, отца Сфендослава» (Leo Diac. 144.5—8; цит. по: Лев Диакон. С. 76). Решающую роль в победе над русскими отводит «греческому огню» и другой, агиографический, памятник — «Житие Василия Нового» (конец X в.).
      В описании решающей битвы русско-византийской войны июня 971 г. (Сюзюмов. 1974) рассказывается о втором по значению среди росов — Икморе:
      «Ободренные такой победой, росы вышли на следующий день из города и построились к бою на открытом месте. Ромеи также выстроились в глубокую фалангу и двинулись им навстречу. Выл между скифами Икмор, храбрый муж гигантского роста, [первый] после Сфеидослава предводитель войска, которого [скифы] почитали по достоинству вторым среди них. Окруженный отрядом приближенных к нему воинов, он яростно устремился против ромеев и поразил многих из них...» (Leo Diac. 148.23—149.7; цит. по: Лев Диакон. С. 78}.
      Много внимания Лев Диакон уделяет описанию обычаев росов и их верований:
      «И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили несколько грудных младенцев, а также петухов, топя их в водах Истра. Говорят, что скифы почитают таинства эллинов, приносят по языческому обряду жертвы и совершают возлияния по умершим, научившись этому то ли у своих философов Анахарсиса и Залмоксиса, то ли у соратников Ахилла» (Leo Diac. 149.17—150.4; цит. по: Лев Диакон. С. 78).
      Языческие верования русов описывают и другие источники. О сожжении ими покойников сообщают арабские авторы, об обряде жертвоприношения пленных у славян — Длугош, Титмар, Хельмольд. В византийской литературе о массовом заклании женщин на могиле умершего славянина сообщают Маврикий и Лев VI, а также арабские авторы, Титмар и Бонифаций. Ритуальные удушения описывают Ибн Русте, Ибн ал-Хусаин, Ибн Фадлан, а убийство младенцев — Псевдо-Кесарий (VI в.). Хорошо известен славянский обычай топить петуха — символ смерти, О жертвоприношениях петухов во время плавания росов по пути «из варяг в греки» сообщает Константин Багрянородный в X в. (Константин. С. 48—49).
      Лев Диакон объясняет происхождение имени рос в соответствии с библейской традицией:
      «Тавроскифы и теперь еще имеют обыкновение разрешать споры убийством и кровопролитием. О том, что этот народ безрассуден, храбр, воинствен и могуч, [что] он совершает нападения на все соседние племена, утверждают многие; говорит об этом и божественный Иезекииль такими словами: «Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос» (Leo Diac. 150.14—19; цит. по: Лев Диакон. С. 79).
      Таким образом, Лев Диакон соединяет классическую античную традицию, называя русских «скифами», «тавроскифами», «таврами», с апокалиптической.
      Для сопоставления с материалом «Повести временных лет» и текстом русско-византийского договора 971 г. важно описание Львом Диаконом обстоятельств заключения этого соглашения:
      «Сам Сфендослав, израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен; его спасло лишь наступление ночи. Говорят, что в этой битве полегло пятнадцать тысяч пятьсот скифов, [на поле] подобрали двадцать тысяч щитов и очень много мечей... Всю ночь провел Сфендослав в гневе и печали, сожалея о гибели своего войска. Но видя, что ничего уже нельзя предпринять против несокрушимого всеоружия [ромеев], он счел долгом разумного полководца не падать духом под тяжестью неблагоприятных обстоятельств и приложить все усилия для спасения своих воинов. Поэтому он отрядил на рассвете послов к императору Иоанну и стал просить мира на следующих условиях. Тавроскифы уступят ромеям Дористол, освободят пленных, уйдут из Мисии и возвратятся на родину, а ромеи дадут им возможность отплыть, не нападут на них по дороге с огненосными кораблями (они очень боялись «индийского огня», который мог даже и камни обращать в пепел), а кроме того, снабдят их продовольствием и будут считать своими друзьями тех, которые будут посылаемы по торговым делам в Византии (т.е. Константинополь), как было установлено прежде... Император... с радостью принял условия [росов], заключил с ними союз и соглашение и дал им хлеба — по два медимна на каждого. Говорят, что из шестидесятитысячного войска росов хлеб получили только двадцать две тысячи человек, избежавшие смерти, а остальные тридцать восемь тысяч погибли от оружия ромеев» (Leo Diac. 155.6-156.14; цит. по: Лев Диакон. С. 81).
      Описывая церемонию заключения договора, Лев Диакон представляет весьма живописный портрет князя Святослава:
      «Показался и Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос — признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал. Так закончилась война ромеев со скифами» (Leo Diac. 156.18-157.12; цит. по: Лев Диакон. С. 82).
      Конец Святослава, убитого на обратном пути из Подунавья на Русь печенегами, также хорошо известен Льву Диакону, который завершает подробный рассказ о длительной русско-византийской войне и заключении в ее итоге договора описанием триумфа Иоанна Цимисхия в Константинополе.
      Эпоха «великих битв» Византии последней трети X в. порождала не только историографические повествования, но и стихотворные эпиграммы «на случай», посвященные тем или иным историческим событиям. Так, Иоанн Кириот, или Геометр (930 — ок. 990 гг.), монах, священник, автор гимнов, прославляющих Богородицу, св. Пантелеймона, отцов церкви и подвижников-аскетов, прославился стихами военно-политического содержания — на смерть Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, на набег иверов, на мятеж болгар и т.п. Герой стихотворной похвалы Иоанна Геометра — император Никифор Фока — уподобляется солнцу, слава его подвигов доходит до Крита и Кипра, Тарса и Антиохии.
      Однако не только, даже не столько мощь и слава ромейского оружия составляет лейтмотив исторической лирики Иоанна Геометра, сколько постоянно нагнетаемое чувство опасности и страха перед лицом варварского мира — «скифских» племен, «росского всеоружия», устремившегося на Византию. Славянская лексика в сатирическом облике («лай») попадает в одну из эпиграмм Кириота.
      Отзвук драматических событий последней трети X в. в истории русско-византийских отношений получил свое отражение не только в историографии и поэзии. Не так давно был издан по хранящейся в Эскуриальской библиотеке под Мадридом греческой рукописи XI в. тактикой, т.е. разрядный список или табель о рангах, в соответствии с которым должностные лица и сановники должны были занимать свои места на официальных приемах. «Эскуриальский тактикой» (Listes. 1972) датируется как раз временем правления Иоанна Цимисхия или, по другой датировке, началом царствования Василия II (с 979 г.) и отличается от других аналогичных памятников более раннего времени: «Тактикона Успенского» 842—843 гг., «Клиторология» Филофея 899 г. и «Тактикона Бенешевича» 934-944 гг. Этот источник сообщает новые сведения об административном устройстве Руси второй половины X в. и позволяет конкретизировать взаимоотношения Византии с Русью и выходцами из Руси в последней четверти X в.
      В новоизданном памятнике впервые упоминается масса небольших военно-административных единиц — стратигий. Так, в Северном Причерноморье, помимо хорошо известной по другим источникам фемы Херсонеса (античный Херсонес, в современном Севастополе), впервые появляется в списке стратиг Боспора. Создание этой фемы связывается с последствиями войны Иоанна Цимисхия с целью охраны пределов империи от возможных реальных вторжений русских сил. Фема (область) Боспора прекратила свое существование после взятия Херсона русскими в 989 г. и вновь была образована при Алексее I Комнине в конце XI в., что получило отражение в другом византийском источнике — у современника происходящих событий Мануила Страворомана.
      В «Эскуриальском тактиконе» названы и начальники различных воинских подразделений (этерий) византийской армии. В числе новых значится этерия пехотинцев, под которой можно понимать дружину росов, которые служили в византийской армии как раз в пехоте. К тому же в «Книгах царств» Генесия (X в.) под 856 г. упоминаются пехотинцы из «этерий скифов из Таврики», что может также иметь отношение к формированию иноземного корпуса в Византии. Правда, под «тавроскифами» Генесия могут скрываться и хазары (Ahrweiler. 1971. Р. 45), если вообще данный пассаж Генесия не является интерполяцией XI в., так как в других источниках X в., не связанных с историографической традицией Продолжателя Феофана и Генесия, не оговаривается этническая принадлежность указываемых Генесием пехотинцев. Но два последних предположения трудно доказуемы.
      Так или иначе, зная о частом привлечении в Византии иноземцев к службе в дворцовой страже и располагая точными данными о русских пехотинцах в составе византийских войск в 50—80-х годах X в., можно с достаточной степенью вероятности предположить, что в этерий пехотинцев, появившейся, согласно «Эскуриальскому тактикону», в 70-х годах X в., находились и выходцы с территории Руси.



   назад       далее